От каждого – по таланту, каждому – по судьбе

Отправив письмо Н.И. Ежову, В.П. Ставский вызвал к себе Мандельштама и, заключив его в объятия, предложил путевку в Дом отдыха в Саматихе, – отдохни, дорогой, дорога впереди длинная…

2 мая 1938 г. Мандельштама прямо в Доме отдыха арестовали (Ежов помог оперативно). А уже 2 августа Особое совещание осудило «сына купца, бывшего эсера» Мандельштама за контрреволюционную деятельность на пять лет лагерей (статья 5810). Почему мало?

Потому что циники были опытные. Зачем давать больше, если, глядя на этого еле стоящего на ногах старца, видно было, что скорее всего он и до лагеря не доедет. А лагерь не где-нибудь – на Колыме.

Правы оказались. Мандельштам до Колымы не добрался. Он умер 27 декабря 1938 г. в пересыльном лагере «Вторая речка» вблизи Владивостока.

Борис Пастернак

«Я один, всё тонет в фарисействе»

Борис Пастернак

Судьбой Бориса Пастернака стал его роман «Доктор Живаго». Сейчас можно лишь бесконечно удивляться тому, чтó такого там нашли, чем он так озлил, почему этот роман стал «красной тряпкой» для советских литераторов.

Академик И.Р. Шафаревич, скорее всего, прав: всё «дело Пастернака» слеплено животным страхом членов Союза советских писателей, испугавшихся того, что Пастернак со своим романом «забежал вперед» и превысил ту меру «творческих свобод», которую уже успели после XX съезда КПСС почувствовать наши писатели, им этих свобод было «более чем…», они очень боялись, что и их отберут из-за одного выскочки, и сделали все возможное, чтобы раздавить писателя.

Понятно, что у них ничего бы не получилось, будь на месте Пастернака другой человек – более стойкий, более сильный духовно, да еще и с крепким здоровьем. Но на месте Пастернака был Пастернак, и всё случилось так, как было задумано. Он, к сожалению, оказался восприимчив к их режиссуре.

* * * * *

В данном очерке биографию Пастернака мы излагать не будем, как не будем фиксировать и основные вехи его поэтического творчества. Для нас он – прозаик. И вершиной его прозаических сочинений стал злополучный (для его судьбы) роман «Доктор Живаго». Для нас важно, прежде всего, выявить взаимоотношения автора со своим детищем, познать ту почву, на которой вырос этот роман, проследить связь его художественной нацеленности с миросозерцанием Пастернака и даже с основными чертами его творческой натуры. Чтобы понять все эти сложные взаимосвязи, мы коснемся лишь тех фактов его жизненного пути, которые находятся в прямой зависимости именно от мировосприятия Пастернака…

Воспитывался Борис Пастернак в интеллигентной московской семье. Его отец, знаменитый художник, решающим образом повлиял на формирование художественных вкусов сына. В семье были уверены, что Борис станет музыкантом. В его музыкальной одаренности родителей уверил, в частности, Константин Скрябин.

Но сам Пастернак думал иначе. Он рано и всерьез увлекся философией и был даже особо отмечен немецким философом Германом Когеном, главой марбургской школы неокантианцев. Но и к философии Пастернак вскоре охладел. И все же это увлечение не прошло для него даром: несравненная глубина его поэтических образов, заметный интеллектуализм его поэзии явно от особого дара не только видеть, но и обобщать. Однако первые поэтические опыты Бориса вызывали отчетливое сомнение в его истинном призвании не только у отца, но и у самого сочинителя.

После революции, в 1921 г., родители Бориса Леонидовича и обе его сестры эмигрировали. Связь с ними на долгие годы прервалась. Практически полный и резкий обрыв семейных корней не лучшим образом сказался на впечатлительной натуре поэта.

Анастасия Цветаева, хорошо знавшая Пастернака, вспоминала, что главной чертой его характера была «невероятная непосредственность». В нем абсолютно не просматривались ни «игра», ни «поза». А его двоюродная сестра О.М. Фрейденберг выделяла другую доминанту натуры поэта – «редкое душевное благородство».

Но до корня докопались не они, а Сталин: Пастернак в его глазах – «типичный небожитель» *. Что это могло означать в понимании вождя? Только одно: предельный эгоцентризм, т.е. зацикленность на себе, своем творчестве и своих душевных муках, неспособность трезво взглянуть и на окружающих его людей, да и просто оценить события, коим он должен либо следовать, либо противостоять.

Пастернак редко говорил так, чтобы собеседник понял его мысль однозначно. Его речь постоянно, как вспоминал К.И. Чуковский, изобиловала «прелестными невнятными туманностями», наводящими на самые разные размышления, но никогда не оттенявшие то, что он хотел сказать. Эту его особенность заметила и проницательная Анна Ахматова: «Пастернак – божественный лицемер».