От Кибирова до Пушкина

К концу 1957 — началу 1958 года известность Пастернака в Италии мгновенно выросла не только из-за появления романа, но и из-за выхода в издательстве Эйнауди большого стихотворного тома поэта в переводах А. М. Рипеллино (с параллельными текстами в оригинале), впервые представившего читателям в разных странах (включая русских эмигрантов) пастернаковский творческий путь в целостном виде. Поджиоли был одним из тех в Америке, кто первым ознакомился с «Доктором Живаго» в издании Фельтринелли и был, более того, в курсе дебатов о нем в итальянской прессе[1403]. Статья его представляет особый интерес именно потому, что находится на скрещении итальянских откликов на «открытие Пастернака» и восприятия пастернаковской истории в контексте американской культурной жизни. Одновременно с ее написанием, в осеннем семестре 1958 года, Поджиоли объявил в Гарварде аспирантский семинар по «Доктору Живаго» — по-видимому, вообще первый в мире университетский курс о поэте, притом в момент, когда оригинальный текст романа еще не был доступен широкому читателю.

Оценка «Доктора Живаго» в статье вырастает из общей концепции места пастернаковской поэзии в истории новой русской литературы. Для Поджиоли Пастернак органически связан с движением авангарда начала века; он — и единственный представитель того периода в сегодняшней России, и лучшее его воплощение в искусстве, затмившее собой самые смелые эксперименты футуризма. Анализируя причины конфликта поэта с советской Россией, он видит их в том, что Пастернак остался верен своему призванию, тогда как государство никакой верности не терпело, кроме лояльности самому себе, и этим вызваны нападки на поэта, обвиненного в индивидуализме, формализме, чуждости марксистской идеологии. Не во имя компромисса, а из скромности он пытался объяснить читателю себя и свое отношение к революции, обратившись к эпосу в стихах и выйдя в прозу. Считая пастернаковский роман осознанно следующим классической традиции, Поджиоли полагал, что обращение к традиционной форме у Пастернака обусловлено как стремлением отчетливо выразить и объяснить свое неприятие эпохи, так и отвержением «социалистического реализма» — этой уродливой карикатуры на классический реализм. При этом критик высказывал сожаление, что поэт от своих прежних стихов отрекся: «Было бы несправедливостью по отношению к Пастернаку — как человеку и писателю — соглашаться с таким ретроспективным утверждением, что вся его стихотворная продукция была лишь подступом к „Доктору Живаго“, — который является нравственным поступком и психологическим документом огромной ценности, но не кульминацией его творчества. Стихи его — больше чем просто наброски к роману, и хотя „Доктор Живаго“ далеко возвышается над всей советской литературой, произошло это не только благодаря уровню Пастернака-романиста, но и из-за посредственности его соперников». Поэтому Поджиоли высказывал надежду, что после романа автор вновь обратится к поэзии, в которой ему удается выразить свои идеи в более сложной, свойственной авангарду форме, чем позволяет проза, и заканчивал статью заявлением: «Если Пастернаку присудят Нобелевскую премию — и здесь я выдвигаю его имя в качестве самого достойного кандидата, — то я надеюсь, что это будет признанием его не только как романиста, но и как поэта».

Таким образом, статья Поджиоли и мартовская статья Симмонса служили печатными обоснованиями и подтверждениями их обращений в Нобелевский комитет.