От Кибирова до Пушкина

В. В. Мусатов в стихах Ахматовой «об инфернальном двойнике Блока» отмечает «логику превращения старика в молодого („мертвого“ в „живого“)»[549], и преображение это происходит на пороге смерти. Александр Блок в упоминаемом выше стихотворении «О, нет! не расколдуешь сердца ты…» включал адресата послания (а в этом адресате Ахматова, учитывая дату написания, не могла не видеть себя) в сюжет своей «человеческой» смерти и посмертного существования («И тень моя пройдет перед тобою / В девятый день и день сороковой…»). Одно из звеньев этого сюжета — отчитывание покойника: «Все будет сном: что ты хоронишь тело, / Что ты стоишь три ночи в головах». Три ночи читали над умершим молитвы во спасение его души; наиболее яркий (а в чем-то и близкий блоковской теме у Ахматовой) литературный пример этого сюжета дан в гоголевском «Вие». Панночка-ведьма ждет исцеления от того, кому известна ее страшная тайна: «Никому не давай читать по мне, но <…> привези бурсака Хому Брута. Пусть три ночи молится по грешной душе моей. Он знает…». В «Вие» можно увидеть один из многих литературных источников некоторых черт образа Блока в творчестве Ахматовой. Вот описание мертвой панночки: «Казалось, никогда еще черты лица не были образованы в такой резкой и вместе гармонической красоте. <…> Но в них же, в тех же самых чертах, он видел что-то страшно пронзительное. <…> Ведьма! — вскрикнул он <…> и стал читать свои молитвы». Добавим сюда ощущение Хомы, когда несут покойницу в церковь (он «чувствовал на плече своем что-то холодное, как лед»), железное лицо Вия[550] и мотив опасного, губительного взгляда, повторяющийся в «блоковских» стихотворениях Ахматовой[551].

Безусловно, «религиозное беспокойство о судьбе Блока»[552] чувствовала не одна Ахматова[553] (хотя собирательное «мы» при обращении к «человеку-эпохе» вряд ли требует обоснования). Тем не менее П. Н. Лукницкий свидетельствует (с ее слов), что, «когда умер А. Блок, у АА не было ощущения беспокойства за него <…>»[554]. Действительно, в стихах Ахматовой 1921 года видна спокойная даже не вера, а уверенность в том, что «заступницей» поэта является сама Пресвятая Богородица — см. «А Смоленская нынче именинница…» (в первоначальном варианте: «Ах, Смоленская нынче именинница…» с заглавием «28 июля 1921») — о похоронах Блока, а также стихотворение, написанное на девятый день его смерти «Не чудо ли, что знали мы его…» (в некоторых публикациях «Не странно ли…»): «И Пресвятая охраняла Дева / Прекрасного Поэта своего». Именно этот поворот блоковской темы позволяет понять первую строку стихотворения «Ты первый, ставший у источника…».

О каком источнике идет речь? Мы думаем, что это отсылка к Апокалипсису, где говорится о тех, «которые пришли от великой скорби» (ср. в «А Смоленская нынче именинница…»: «Наше солнце, в муке погасшее»): «За это они пребывают ныне перед престолом Бога <…> Они не будут уже ни алкать, ни жаждать <…> Ибо Агнец <…> будет пасти их и водить их на живые источники вод <…>» (Откр. 7:14–17). Среди книг с дарственными надписями, полученных Ахматовой от Блока в январе 1914 года (надписи датированы 1913-м), были и «Стихи о Прекрасной Даме», где стихотворению «Верю в солнце завета…» предпослан эпиграф из Апокалипсиса: «И Дух и Невеста говорят: прииди». Призыв этот имеет прямое отношение к теме благодатного обновления после смерти — обновления, исходящего от того самого источника, от «чистой реки воды жизни, светлой, как кристалл»: «И Дух и Невеста говорят: прииди! <…> Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром» (Откр. 22:1, 17). Неслучайно на странице автографа за стихотворением «Ты первый, ставший у источника…» следует еще один «восстановленный» текст с той же датировкой («10-ые годы»): «Кому-то желтый гроб несут, / Счастливый кто-то будет с Богом <…>».

Таким образом, при внимательном отношении к источнику обнаруживается характерная черта поэтического словоупотребления Ахматовой — многозначность семантики, выстраиваемая на базе одной лексемы[555].

Н. И. Крайнева, О. Д. Филатова (Санкт-Петербург)

«Забытые» фрагменты переписки Брюсова и Мережковского

Сохранился экземпляр книги стихов Валерия Брюсова «Tertia vigilia» (М.: Скорпион, 1900) с дарительной надписью:

Дмитрию Сергеевичу Мережковскому
знающему и уверенному
от желающего заблуждаться вечно
1900                         Валерий Брюсов.[556]