От косяка до штанги

Был у меня шарик для гольфа. Пупырчатое белое яйцо с поверхностью, как у вафли, идеальной круглой формы, довольно увесистое. Пальцевое счастье, вертящееся в руке. Буржуи, облаченные в белые одежды ангелов, с хитросплавленными клюшками из разных металлов, шпыняли его, гоняли по зеленым пастбищам, где пасутся миллионеры. Четки успокаивают нервы монахам. Шарик заменил мне четки. С ним я чувствовал себя спокойнее. В тот день по пути к Тане шарик выскользнул из рук и закатился под машину. Достать его не было никакой возможности. Равно как не было никакой возможности избежать армии. Жизнь повернулась задом и пернула что есть мочи. Запах уныния и обреченности донесся из ее крупа.

– Тут у меня очередной племянник собрался к вам поступать.

Таня даже не соотнеслась с моими желаниями. Перед ней сидел восемнадцатилетний оттопырыш, жующий сопли по ходу пьесы, не предвещающей ничего хорошего после того, как опустится занавес. Если бы меня не поставили перед фактом, я бы и дальше увязал в абитуриентской топи, пока б не провалил все экзамены.

– У них есть военная кафедра, – резюмировала она свой телефонный диалог с неведомым мне деканом. – Выпустишься, станешь начальником телефонной станции – не так уж плохо. Приедешь на экзамен по математике (назвала дату).

Если к Тане я шел в горку, то от нее с горки катился. Возле выхода из станции метро «Владимирская» на асфальте промеж ребер люка глаз еле различил абрис чего-то круглого. Есть такой старый анекдот, как мужик просыпается после запоя на полу в собственной квартире, где из мебели остались лишь шкаф да табуретка – остальное пропито. Пребывая в подавленном состоянии неопохмелившегося алкоголика, он достает веревку, встает на табурет, делает петлю и закидывает веревку на крюк, некогда служивший зацепом для люстры. И тут обнаруживает на шкафу стакан с недопитой водкой и сытный хабарик. Слезает с табуретки, выпивает водку, закуривает хабарик.

– А жизнь-то налаживается!

Шарик вновь коснулся пальцев. Уличная грязь стекла на ладонь, заляпав биссектрису линии судьбы. В институт я почти поступил.

– А жизнь-то налаживается!

Старание быть честным заставило слегка выпятить грудь и предпринять подготовку к вступительным тестам. Попытался что-то вспомнить из математики, нашпаргалил подпольных листовок размером со спичечный коробок. Посетил предварительную консультацию, после которой стало понятно, что ось икс предстоящей учебы не пересекается с осью игрек моих эспэтэушных знаний.

На экзамене старательно пытался извлечь из мозга интегралы, чтоб они проступили, как проступает из-под кожи вена на сгибе локтя посредством сгибания и разгибания кулака. Но как участник героиновых битв не в состоянии обнаружить у себя на руке хоть один синий проблеск кровяной жилы, так и я не выудил из головы ни одной формулы для пяти заданных задач.

Через несколько дней позвонила Таня, сказала, чтобы я срочно связался с деканом. Я связался. Было велено безотлагательно приехать в главный корпус «Бонча». В маленькой комнатке, выходящей окнами на Мойку, декан изъял из макулатурной стопки мою работу, порвал ее и выкинул бумажные ошметки в ведро.

– Сиди здесь.

Он вышел, оставив меня в полном, так сказать, недоумении. Через пять минут в комнату вошел один из тех преподавателей, что контролировали нас во время экзаменов на предмет списывания.

– Ваша работа, молодой человек, меня немало удивила.

С брезгливостью чистоплюя, дающего подаяние запаршивевшему циганенку, он положил на стол два листа – один чистый, другой исписанный математическими криптограммами.

– Здесь правильные варианты, все пять штук. Напишите четыре, не наглейте.

Написал четыре. Не наглел. После чего пришел декан, взял лист с моими ответами и унес с собой.

На экзамене по физике я не пытался корчить из себя юного Эйнштейна – просто оставлял пропуски там, где не врубался в суть проблемы. На следующий день в той же самой комнатке, где мне завизировали баллы за более чем скудные знания одного из самых важных в техническом вузе предметов, я вписал в пробелы недостающую информацию.

Сочинение написал сам, набрав десять баллов из десяти, убедившись окончательно, что стезя гуманитария была бы предпочтительней. Но менять что-либо было уже поздно.

Отрезок третий