От Красного террора к мафиозному государству: спецслужбы России в борьбе за мировое господство (1917-2036)

5 января 1923 г. Владимир Ильич затребовал списки новых книг с 3 января и книгу Титлинова «Новая церковь».

17 января (запись М. А. Володичевой). Владимир Ильич […] читал и вносил поправки в заметки о книге Суханова о революции […].

«Дневник» отцензурирован таким образом, что создается впечатление, будто Ленин с 25 декабря по 16 января включительно читал и работал над статьей о Суханове. Между тем в этот период он написал основные свои предсмертные статьи. А вот после 17 января (когда «Дневник» ведется с относительной частотой) он написал всего две статьи: «Как нам реорганизовать Рабкрин» и «Лучше меньше, да лучше».

В «Дневнике» отсутствуют отчеты также за 27–29 января, 11 и 13 февраля, 15 февраля — 4 марта. Между тем нам известно, что Ленин диктовал ежедневно или почти каждый день, причем дни, когда он действительно не диктовал и не вызывал к себе секретарей, в «Дневнике» всегда отмечались.

Но Ленин не предусмотрел того, что предусмотреть был обязан: все его секретари доносили о происходившем в его доме Сталину. Заговор против Ленина в этот период имел столь широкий характер, что Сталин мог действовать открыто. Написанные против Сталина статьи и письма секретари немедленно относили самому Сталину, и он решал, как с ними поступить. Когда «Завещание» Ленина, продиктованное Володичевой, принесли Сталину, тот, в присутствии нескольких партийных руководителей, приказал его сжечь[163].

К утру 24 декабря Ленину не просто пытаются запретить работать (диктовать пять минут). Ему буквально пытаются запретить открывать рот: от него требуют, чтобы он перестал разговаривать с секретарем и стенографисткой. Требование это исходит от врачей (по смыслу происходящего это слово нужно ставить в кавычки, хотя люди в белых халатах в доме Ленина действительно врачи). Тогда Ленин предъявляет ультиматум, как объявляющий в тюрьме голодовку заключенный, причем понятно, что ультиматум этот он предъявляет не врачам, а Сталину: если ему не будет позволено ежедневно, хотя бы в течение короткого времени, диктовать его дневник, он «совсем откажется лечиться»[164].

Эта угроза действует: Сталин знает, что, если Ленин не будет «лечиться», он может выздороветь.

Ультиматум, разумеется, обсуждали не врачи, а сталинская фракция Политбюро в составе Сталина, Каменева и Бухарина (подчеркнем, что все трое действуют сообща против Ленина). Триумвират принимает такое решение:

1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются. 2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений[165].

Иными словами, заключенному Ленину на несколько минут в сутки выдают в камеру перо и бумагу. Но так как все записывают секретари, Сталин немедленно оказывается в курсе всего написанного. Поэтому, разрешая Ленину работать, Сталин, на самом деле, ничем не рискует. Просто мучает Ленина несколько меньше, чем хотел бы.

Свой режим Ленин воспринимал именно как тюремный: «Если бы я был на свободе (сначала оговорился, а потом повторил, смеясь: если бы я был на свободе), то я легко бы все это сделал сам», — сказал Ленин Фотиевой 1 февраля 1923 года[166].

Но Ленин был уже не на свободе. Он лежал и говорил с досадой: «Мысли мои вы не можете остановить. Все равно я лежу и думаю!»[167].

Крупская вспоминала:

В этом же и беда была во время болезни. Когда врачи запретили чтение и вообще работу. Думаю, что это неправильно было. Ильич часто говорил мне: Ведь они же […] не могут запретить мне думать.

Сама Крупская тоже осознавала, что Ленин в заточении. «Во время болезни был случай, — вспоминала Крупская, — когда в присутствии медсестры я ему говорила, что вот, мол, речь, знаешь, восстанавливается, только медленно. Смотри на это, как на временное пребывание в тюрьме»[168].

Когда 24 декабря Ленин диктует Володичевой вторую часть письма, он настолько озабочен возможной утечкой информации, что многократно повторяет Володичевой о необходимости сохранения написанного в тайне: