От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке

После того как в октябре 1964 года был совершен государственный переворот и свергнут Н.С. Хрущев, пленум ЦК разделил посты генерального секретаря (им стал Л.И. Брежнев) и председателя Совета министров (А.Н. Косыгин). В 1965 году председателем президиума Верховного Совета был «избран» Н.В. Подгорный. Но все знали, что из-за плеча генерального секретаря выглядывала вторая по значению (а кое в чем и первая) фигура «серого кардинала» — Михаила Суслова, аскета и «идеолога», который до конца своих дней ходил в калошах, и, по непроверенным слухам, именно благодаря этому в Москве сохранялось калошное производство. Некоторое время Н.В. Подгорный играл активную и публичную роль в международной политике. Именно ему было поручено в 1971 году подписать договор с Египтом. Однако даже до совмещения должностей генерального секретаря и председателя президиума Верховного Совета СССР в 1977 году конституционные права Подгорного часто передавались Брежневу. Таким образом даже формально не соблюдалась законность.

В любом случае партия означала политбюро. Когда говорилось «решение ЦК», подразумевалось решение политбюро или секретариата. Политбюро собиралось примерно раз в неделю. Предполагалось, что если политбюро принимало решение, то оно обсуждению не подлежало. Вот что рассказывает об этом бывший видный партийный функционер.

Н.Г. Егорычев^{211}. Решения как в области внешней политики, так и в экономике, других внутренних делах принимались очень узким кругом лиц без достаточной дискуссии, без обоснований, без настоящих экспертных оценок. Часто превалировали амбиции, не говоря о слабом теоретическом базисе решений. В общем-то по каждой проблеме, в том числе по Ближнему и Среднему Востоку, должны были сходиться мнения трех ведомств — КГБ, Министерства обороны, МИДа, конечно при участии международного отдела ЦК. Но все зависело от региона. Если регион был такой, что там были большие интересы у военных, конечно, их точка зрения превалировала. Я не думаю, чтобы в отношении Ближнего и Среднего Востока главной была точка зрения военных. Я считаю, что там преобладали комплексные, прежде всего политические, задачи, в том числе и в отношениях с Египтом. Но военные были заинтересованы в том, чтобы у нас были базы в Египте. Это было справедливо, поскольку американцы находились в Средиземном море. Или, например, Иран, наш сосед. Разумеется, Министерству обороны была небезразлична военная деятельность там. Например, сколько американских военных советников находится в Иране, какое оружие он получает от других стран? Или Турция. Разве нас не беспокоило, что там американцы создали свои военные базы, разные опорные пункты? Здесь с мнением военных надо было считаться. Но если бы дипломатия смогла добиться улучшения отношений с этими странами, добиться того, чтобы их правительства понимали свою ответственность за отношения с Советским Союзом, проявляли сдержанность к иностранной военной деятельности на своей территории, не разрешали бы ее, то военные тоже бы правильно ее оценили. Решения по крупным политическим и экономическим проблемам принимались в политбюро, и только там. Наши исполнительные органы, включая министерства и министров лично, никаких прав не имели. Они должны были добиваться выполнения решений намеченного плана любыми средствами. У них было только одно право — требовать: «Давай, давай, нажимай! Делай любой ценой!» Огромные средства (а мы страна не очень богатая) тратили на оборону для того, чтобы добиться военного баланса. Да еще помощь Афганистану, Кубе, Вьетнаму, Эфиопии, Йемену… Все это перенапрягло нашу экономику.

Обычно партийно-административная элита страны внешнюю политику отдавала на откуп соответствующим ведомствам и политбюро. О важных шагах и событиях ее информировали на пленумах и съездах. Столкновения и споры случались редко. Об одном эпизоде — якобы тогдашний первый секретарь МГК КПСС Н.Г. Егорычев критиковал советскую ближневосточную политику в июле 1967 года — ходили разные слухи. Утверждали, что эта критика и вызвала его отставку.

Автор. Соответствуют ли эти слухи действительности?

Н.Г. Егорычев. Думаю, что не совсем. Нарастал конфликт между мной и Брежневым. Я относился к тем молодым членам ЦК (мне тогда было 47 лет), которые считали, что надо идти по пути, который наметили XX и XXII съезды партии. От этого курса сначала Хрущев, а потом особенно Брежнев стали отходить. Брежнев очень хотел, чтобы мы, партийный актив, раздували его авторитет. Мне кажется, его идеалом был Сталин.

Автор. Были ли ваши разногласия в какой-то мере вызваны советской политикой на Ближнем Востоке?