От лица огня

В двенадцати километрах от Суомуссалми, на Раатской дороге, 44-я дивизия была заблокирована мобильными отрядами финских лыжников и рассечена на несколько частей. Две недели лишённая боеприпасов и продовольствия дивизия пыталась отбивать атаки неуловимых и невидимых лыжников. Ежедневные потери исчислялись сотнями. Вечером 5 января комбриг Виноградов получил приказ отступать. Бросив технику и тяжёлое вооружение, потеряв около половины личного состава, 44-я Киевская краснознамённая вернулась в Карелию.

Шесть дней спустя остатки личного состава дивизии были выстроены у той же трибуны, перед которой они проходили торжественным маршем, отправляясь в Суомуссалми. Бойцам зачитали решение военного трибунала, приговорившего к расстрелу командира, начальника штаба и комиссара дивизии. Виноградова, Волкова и Пахоменко расстреляли немедленно, перед строем, у той же трибуны. В боевых действиях дивизия участия больше не принимала. В марте, после подписания мира, её отправили в Винницу, поближе к границе с Румынией.

Из похода в Суомуссалми Коля Загальский вернулся живым, он не был ранен и даже не пострадал, если не считать обмороженных ушей. На такие мелочи внимания никто не обращал, и сам он старался не думать об этом. Но среди погибших, среди раненых и оставленных замерзать на Раатской дороге были его друзья, с которыми он прослужил без малого два года, и вот о них не думать он не мог. Из всего увиденного на войне Коля сделал несколько частных выводов. Они сводились к тому, что командиры могут оказаться дураками. Если они неверно оценят противника, обстановку, ошибутся серьёзно или в каком-то пустяке, их могут наказать, их даже могут расстрелять публично, но для погибших это ничего не изменит и не вернёт их. Значит, на войне каждый за себя. Если ты не позаботишься о себе сам, этого не сделает никто. Нельзя рваться вперёд, рискуя жизнью, нужно думать. Риск и так велик, а твою жертву, твою жизнь, потерянную впустую, не оценит никто. Тебя забудут, ты останешься единицей, прибавленной к цифре в графе потерь, и твоё имя будет вызывать только досаду и раздражение командиров. Жизнь — для живых, и всё — для живых, для мёртвых — ничего. Это единственное обобщение, которое сделал Коля. Других не было.

В конце весны, когда 44-я дивизия уже была размещена в Виннице, пришло распоряжение, позволяющее давать отпуска солдатам, прослужившим полтора года и участвовавшим в войне с Финляндией. Отличник боевой и политической подготовки Загальский получил отпуск одним из первых.

6.

Красный муар перекатывался, тихо плыл под рукой, меняя тона на глазах, то вспыхивал на сгибах алыми разводами, то, словно в туман, уходил в дымчато-розовый. Ткань была расшита цветами — бордовыми, небывалыми, и они, переплетаясь стеблями, тянулись по спине вверх, разворачивая в разные стороны густые соцветия. Цветами были украшены и рукава, и плечи, и в этом щедром шитье проявлялась какая-то нездешняя роскошь, невозможная ни в скромной обстановке их квартиры, ни вообще в этом Киеве, где добывают еду в многочасовых очередях, спрессованных и плотных, где носят старое, немаркое, много раз перешитое, потом ещё перелицованное.

Феликса попросила Илью привезти ей из Москвы платье. В Киеве нельзя было купить ничего. Единственный магазин тканей ютился где-то на Куренёвке, и оттуда временами доносились слухи о ночных драках за место в бесконечной очереди. Потом его перебросили в Дарницу. Одежду искали на рынках, там же за тройную цену брали мануфактуру, но Феликса мечтала о настоящем платье, красивом, выходном.

Муар скользил между пальцами, отливающая лиловым шёлковая подкладка холодила ладони.

— Тебе нравится? — спросила Феликса, завязывая на талии пояс.

— Очень красиво! Я когда увидел этот красный — не смог от него отойти ни на шаг. И эти цветы. — Илья был горд, его подарок сидел безупречно. — Я не сомневался, что тебе пойдёт.

— Мне тоже очень нравится, — обняла его Феликса. — Спасибо! Никогда не видела ничего похожего. Только, знаешь, мне кажется, это не платье.

— Почему? Как не платье? А что же это?

— Это халат. Это домашний халат, в нём можно пить кофе, слушать патефон и даже принимать гостей.

— Халат? Но кто же носит такое дома? — растерялся Илья.

— Значит, кто-то носит, а теперь и я стану, — Феликса пыталась разглядеть своё отражение в дверном стекле — большого зеркала в доме не было. — Просто в следующий раз привезёшь мне другое. А это возьму на сборы, девчонки такой красоты ещё не видели. Когда ты возвращаешься из Полтавы?

Увидев, что Илья всерьёз огорчился из-за того, что платье оказалось каким-то мещанским халатом, Феликса отвлекала его, меняла тему разговора.

— Еду послезавтра и две недели буду там. Значит, в конце июля уже вернусь.

— Ну вот. А у нас сборы десятого августа начинаются.

— Тами останется со мной?

— Я отвезу её в Кожанку. Мои за ней присмотрят.

— Хорошо, как хочешь. Можно и в Киеве оставить, тут ясли всё-таки. А если что, моя мама поможет.