От лица огня

— Когда были призваны в РККА?

И вот тут, даже раньше, чем ожидал особист, раньше, чем это выяснялось на похожих допросах, история окруженца вышла из общей колеи. Война меняла всё, но и в новой, изменённой жизни сохранялись пути, схожие для тех, кто попадал под власть войны, и для кого только она теперь была законом. Однако история Гольдинова выписывала совсем уж невообразимые петли, так что Кропалюку оставалось только успевать вести протокол, лишь изредка направляя младшего лейтенанта короткими вопросами.

К концу второго часа допроса Гольдинов ещё раз рассказал, как вышел к Калиново-Попасной, как увидел рядом со станцией батальон немецких танков, прошёл в сторону Александровки и проскользнул через линию фронта в расположение 261-й дивизии.

На этом можно было заканчивать. Кропалюк протянул протокол Гольдинову, и тот уверенно подписал его левой рукой.

— Так ты левша, младший лейтенант? — спросил особист и подумал, что давно должен был заметить это.

— Да. Но пишу и дерусь обеими руками одинаково.

— Тогда вот что. Возьми бумагу и запиши всё, что ты мне сейчас рассказал. Коротко, без подробностей, но с датами и всеми населёнными пунктами, через которые ты проходил. Полчаса даю, потом — на перевязку к Багримову. — Он не сомневался, что окруженец точно повторит рассказанное на допросе, но две бумаги всегда лучше одной. — Я пока оформлю остальные документы.

— С чего мне начинать? — удивился Гольдинов.

— Как обычно, с начала: Я, Гольдинов Илья Григорьевич, родился, учился, женился, работал, служил… Ты же автобиографии писал? Вот и сочини ещё одну. Тебе их ещё писать и писать. — И заметив вопросительный и удивлённый взгляд младшего лейтенанта, покачал головой: — Нет, Гольдинов, не здесь. Завтра отправляешься в Ворошиловград [2], в особый отдел армии.

— Товарищ старший лейтенант, оставьте меня в дивизии, — вдруг привстал со стула Гольдинов. — Я могу воевать. Ранение — ерунда, рука заживёт, а пока я и с одной здоровой левой могу. После всего, что я прошёл, гулять в тылу?.. Да я всё равно на фронт вернусь, ни на день не задержусь!..

— Нет, Гольдинов. Во-первых, у тебя нет документов, и выдать их я не могу: тебя должен проверить особый отдел армии. А во-вторых, твоё ранение не ерунда. Слышал, что сказал Багримов? Да, не слышал… А я слышал. Всё, закончен разговор. Пиши и дуй на перевязку.

Глядя, как медленно Гольдинов заполняет словами чистый лист, Кропалюк перебирал аргументы в пользу принятого им решения. В том, что поступает правильно, особист не сомневался, но он знал и то, что каждый его шаг будет проверен придирчиво и пристрастно, поэтому не мог оставить проверяющим, кем бы они ни оказались, ни единой зацепки. Между тем, Гольдинов вдруг перестал писать и почти на минуту замер, закрыв глаза и чуть шевеля губами.

— Что, младший лейтенант, проверочное слово забыл? — Кропалюк налил в стакан кипяток. — Жи-ши пиши через «и». Заканчивай, не тяни, у меня ещё много работы.

Полчаса спустя он велел дежурному отвести раненого в медбат к Багримову и договориться, чтобы его оставили там на ночь.

— А ты, младший лейтенант, в шесть часов утра будь здесь. Получишь дальнейшие распоряжения. Всё, выполняйте.

Наконец, хотя бы к концу этого долгого дня, Кропалюк остался один. Он взял лист с автобиографией Гольдинова, чтобы сравнить показания окруженца: каждая строка в биографии должна точно соответствовать ответам в протоколе допроса. Расхождений быть не может. Правда, начальник особого отдела хорошо помнил эпизод, которому не нашлось места ни в одном из этих документов, но ни напоминать, ни рассказывать о нём он не собирался никому. Это только его воспоминания, его и Марины.

В то воскресное утро они договорились пойти на «Девушку с характером». Накануне Кропалюк взял два билета в культотделе, но «во-первых, хвосты у нас короткие, опять же, лапы у нас белые… А кто виноват?» Конечно, Марина — она опоздала, как всегда опаздывала на их свидания. В кино они не попали и отправились гулять по сентябрьской Одессе — лучшее начало для того долгого солнечного дня, до краёв полного нежным предосенним теплом. Они были знакомы больше месяца, но встречались нечасто — Марина была всё время занята: какой-то спорт, какие-то общественные поручения. Она свободно болтала о пустяках, рассказывала о себе — казалось, у неё не было секретов, сыпала незнакомыми фамилиями друзей и подруг, но если говорить начинал Кропалюк, легко ускользала, уходила от него, раздвигая слова его редких реплик так же решительно, как размыкала руки, готовые её обнять.

Просто гулять целый день, слоняться по городу совсем без дела невозможно, и Кропалюк ломал голову, не зная, чем же занять Марину. Он чувствовал, что, заскучав, девушка может вспомнить о срочных делах, которые ждут её и отлагательства не терпят, и тогда эта прогулка станет последней. Их разговор всё вился вокруг спорта, и тут он вспомнил, что видел в культотделе объявление — «Товарищеская встреча по боксу». Против чемпиона Украины в тяжёлом весе выступал чемпион Азово-Черноморского погранокруга Беженару.