От любви до ненависти

— Неужели? — язвительно спросил Илья. — А кто вы есть, собственно говоря, мадам, в моей жизни? Сколько вы в ней? Несколько недель! А этот драгоценный напиток, — он щелкнул по горлышку бутылки, — со мной всю жизнь! Разве можно сравнить! И вообще, — он осмотрел Ольгу с головы до ног, — я чего-то не понимаю, честное слово. Ты красива, спору нет. Даже очень красива. Но ты совершенно не в моем вкусе. Так бывает. Вон актриса… ну, эта… ну, американская… красавица признанная… — Илья щелкал пальцами, пытаясь вспомнить. И, махнув рукой, выпил. — Короче, признанная красавица. А я — равнодушен. Но вот парадокс! Я тоскую без тебя, Оля, я жить без тебя не могу, я тобой болен, понимаешь? То есть, как бы тебе яснее сказать… Ты мне не нравишься, но я тебя люблю! Понимаешь?

— Очень хорошо понимаю, — сказала Ольга. — Ты мне ведь тоже не нравишься. Я всегда любила других мужчин. Высоких. С темными волосами и карими глазами. Я смотрю на тебя и думаю: что мне в тебе нравится? И понимаю: да почти что ничего. Но тоже вот — люблю.

— Ты не любишь меня! Если я пьян, это не значит, что меня можно дурить!

— Ты не пьян, — грустно сказала Ольга. — Ты зачем-то притворяешься. Это ты не любишь меня.

— Согласен, — неожиданно кивнул Илья. — Мы не любим друг друга. Но это же замечательно! Любовь — это мука. Не надо любить друг друга людям, которые друг друга любят.

— Не понимаю.

— Это так просто! — удивился Илья. — Чего тут не понимать? Люди, которые любят друг друга платонически, то есть вне секса, не должны любить друг друга по-настоящему. И с другой стороны. Люди, которые любят друг друга плотски, то есть только сексом, не должны любить друг друга по-настоящему.

— А как мы любим друг друга, на твой взгляд?

— Мы любим друг друга замечательно: двойным способом. Мы любим друг друга и платонически, и плотски. Сам не понимаю, как нам это удается, — развел руками Илья. — Но тем более нам нельзя любить друг друга по-настоящему!

— А что такое — по-настоящему?

Илья задумался.

— Это когда болит, — сказал он. — Нет.

Опять задумался.

— Это когда небо сходится с землей и ты ползешь между землей и небом навстречу той, которая тоже ползет тебе навстречу. И вы встречаетесь, но не можете даже пошевелить душами, потому что небо давит сверху, а земля снизу. Нет.

Он подумал еще.

— По-настоящему — это четвертое измерение. В него можно попасть и быть нестерпимо счастливым. Но в нем нельзя жить. Оттуда обязательно возвращаешься. И чем больше там живешь, тем хуже потом. Это все равно что дышать чистым кислородом. Чем дольше дышишь, тем хуже тебе потом дышать обычным воздухом. Если человеку год подышать кислородом, он не сможет никогда дышать обычным воздухом. Он умрет. А я хочу жить.

Ольга не все понимала в его словах, но чутьем постигала — все. И в результате полностью понимала его. И ей стало одновременно горько и как-то особенно счастливо.

— Я хочу жить! — продолжал Илья. — И если окажется все-таки, что мы любим друг друга по-настоящему, нам нужно как можно быстрее расстаться.

— Почему? — засмеялась Ольга, которая была уверена, что Илья зачем-то нарочно дразнит ее. И не так уж страшен его запой, как он описывал, если это запой. Да, он пьет водку, но глаза ясные, речь тоже, многим трезвым бы так говорить! Когда встает, прохаживаясь и рассуждая, движения его тверды, уверенны.

Она не знала, что в первой («свежей», как называл ее Илья) стадии запоя он мог выпить достаточно много, оставаясь с виду совершенно нормальным. Но разум уже был абсолютно и глубоко пьян. Это сказывалось потом. Это обнаруживалось в полных провалах памяти. У Ильи это было уже неоднократно. Например, однажды вечером, выпив бутылку водки и начав вторую, находясь в состоянии бодрого хмеля (на второй или третий день запоя), он позвонил Канаеву, ведущему журналисту одной из ведущих городских газет, и стал уговаривать его бросить свою газету, а он, Илья, бросит свою, и они организуют совершенно новое издание, которое станет сначала лидером среди региональных, а потом выйдет на всероссийский информационный рынок. Подробно, аргументированнно, блистая формулировками, доказательствами, концепциями, идеями, он убеждал Канаева часа полтора, тот сперва глухо упрямился, потом заинтересовался, потом начал поддакивать, а потом и сам уже подбрасывал идеи и в результате дал согласие. «Созвонимся через неделю, — сказал он. — Не могу же я сразу уйти, на мне, извини, многое. Надо сдать дела и прочее. Хорошо?»

Через неделю Илья был в редакции, маясь первыми послепохмельными недугами, и вдруг звонок Канаева.

— Ну что, — сказал он, — я готов!

— К чему? — спросил Илья.

После нехорошей паузы Канаев спросил:

— Ты раздумал?

— Что именно?

— Минутку! — зловеще сказал Канаев. — Как это понимать? Ты звонишь мне, я уже заявление об уходе написал…

— Постой, — поморщился Илья. — Я тебе звонил? Когда?

И только тут Канаев вспомнил об особенности Ильи, о которой ему рассказывали неоднократно, но вот забыл как-то. Он обиделся. Потом они помирились, и Канаев однажды спросил:

— Слушай, ты ведь гениальные идеи выдавал, неужели не помнишь?

— Извини…