от любви до ненависти...

Кэт чувствовала себя не ловко. Казалось, что может быть проще, чем объяснить свое сегодняшнее положение, но Кэт под его пытливым взглядом и пылом чувствовала себя неуютно, как будто говорить собралась говорить о чём-то нехорошем. Вздохнув, Кэт помотала головой. А он ничего не понимая, но соскучившись до дури, со всей силушки прижал её к себе. Кэт ойкнула и прикрыла рукой живот. До Петра дошло. Расплывшись в улыбке, он принялся её кружить.

— Катюша, да ты тяжёлая?! Бог мой, Кэт, отчего же ты не отписала мне, не рассказала сразу! На сносях, а мне ни намёком! Как же так, лапушка?! А я-то оглобля дурная…

Кэт припала поцелуем к его заветренным губам и виновато прошептала:

— Прости, что нарушила твой приказ. Мне не хорошо, я ушла от людских глаз… Так будет лучше. Здесь нет чужих ушей, не надобно знать никому чужому о том.

Пётр запротестовал:

— Не морочь мне голову. Там аптека, медики, бабки повитухи, народ знающий, а тут ты одна. Нет, мне спокойнее будет знать, что ты под присмотром.

Кэт, зная что у царя крутой нрав, отговаривалась как могла. Пётр топорщил усы, дул щёки и сердясь грозил пальцем — мол, не выдумывай. Даже не удержавшись возмущённо воскликнул:

— Евины дочки, до чего ж вы упрямы…

Она не могла в открытую сказать против чего и кого направлено её упрямство. Одна интуиция, доказательств нет. Каким-то неведомо бабьим чутьём она видела в старой Москве для себя и потомства Петра опасность. В руках родовитых бояр царевич Алексей, законный потомок и другого наследника они не допустят. Так подсказывала ей голова, и так вещало сердце. Меншикова душа тоже опасалась. Больно хитёр и скользок «милый друг», чтоб быть преданным и бескорыстным царю. Верные они себе не рвут, за Россию и Петра живота не щадят. Таких не мало, но Алексашка не того поля ягода. Видимость одна. Цель его пока ей не ясна, но не добра она, это точно. Кэт молила Господа подарить ей девочку. Ей казалось, что ребёнка женского рода могли пощадить и оставить в живых. Он, не являясь претендентом на престол, им не мог быть помехой. А вообще, самое правильное, чтоб никто не знал о детях, но Петра не свернуть. Он, быстро охлаждая её боевой пыл, затеял своё… Кэт, устав от споров, соглашается.

— Не бушуй, моё сердце, я сделаю всё, как ты хочешь.

Двухметровое «сердце» довольно ухмыляется. Добился своего. Он прожил неделю. За этот срок умудрился поставить Москву на дыбы и умчать опять к кораблям и новым городам и крепостям. Толстая по приказу Петра приехала за ней сама: «Не шутейными верёвками обвила она царя». Осматривала с любопытством. Кэт в новом, привезённом ей Петром европейском платье, тенью проскользнула в карету и устроилась в уголке.

Вообще-то Кэт, как и Пётр скромна и экономна в одежде и расходах. Она штопает саморучно чулки, подшивает рубашки и пришивает кружева. Но это не потому, что Пётр ограничивает её в средствах, упаси Бог! Наоборот, он привозил ей постоянно подарки, не знал чем порадовать душеньку «несравненной Екатеринушки». Просто ей хочется помочь ему хотя бы тем, что не тратить на всякую ерунду деньги, тогда больше достанется на его любимые корабли. Царь, выглядев довольным, улыбался её экономии и дарил новые подарки. Меншиков морщась от её серебристого смеха, крякал, завёл свой скрип издалека:

— Разбалуешь, как Монс. Денег не хватит… Смотри, точь — в точь будет.

Пётр, понимая, против чего направлен выпад, бесстрастно насмешничал над ним:

— Шутки шутить изволишь? К тебе, неисправимый пустомеля, занимать не приду, сам принесёшь. — Но по мере разговора гнев его крепчал. — Язык глупое болтать будет вырву и за раз напомню какого ты роду племени сиятельный граф. Хошь? Морду-то не вороти в её сторону и упреждаю: думать про ней не смей, а то сведаешь палки. А Монсиху не поминай, она ноготка Катеньки моей не стоит.

Меншиков шевеля губами скрытно перекрестил пупок и погрустнел. «Свят — свят-свят! С ума сошёл с девкой этой… Придётся обождать с планами относительно её, а то как бы дров не наломать». Мало — помалу он оперился и перевёл разговор на шведов. Беспроигрышное направление.