От марксизма к идеализму

В замечательной статье, озаглавленной «Идолы и идеалы», Соловьёв выступил в защиту культуры против проповеди опрощения, как простейшего разрешения проблемы общественных обязанностей. Вместо «стремления слить всю нацию в бесформенную массу», он утверждает здесь «нравственно–органическую солидарность между простым народом и образованным классом, обязанность для этого последнего культурно служить народу, проводя в его жизнь не собственные измышления и своекорыстные затеи, а единственно твердые и единственно плодотворные начала общечеловеческого просвещения и вселенской правды». Вместе со всеми представителями нашей интеллигенции Соловьёв скорбел о некультурности нашего народа и поднятие этой культуры считал делом христианским, а не языческим.

Открытое нападение на учение о непротивлении злу с богословско–метафизической и обще этической точки зрения Соловьёв совершил только в последнем своем диалогическом произведении «Три разговора», и аргументы, приведенные им здесь против этого учения, кажутся мне неопровержимыми и остаются до сих пор ни в какой мере непоколебленными.

Таким образом, в общем и целом вся практическая философия Соловьёва была только приложением основ его теоретической философии, а основное начало этой философии есть жизненное начало христианства. Целостное и последовательно развитое христианское миросозерцание, — вот что даёт современному сознанию философия Соловьёва. И в этом миросозерцании одни потребности духа не подавляются во имя других, здесь царит полная духовная свобода, в нем находят своё место и современная философия, и наука, и запросы практической жизни, и все это освещается одним общим светом. Философия Соловьёва, следовательно, отвечает самым глубоким и высоким запросам человеческого духа — стремлению к цельному миросозерцанию, которое было бы не только теоретическим, но и практическим.

Соловьёва многие называли и в насмешку, и серьезно пророком и за его внешность, и за его учение. Его служение было действительно пророческим и, не понимаемый и осмеиваемый современниками, он начинает все более оцениваться на наших глазах. Человечество пережило многовековое господство отвлеченного клерикализма, враждебное свободной мысли и научному исследованию; мы переживаем теперь век отвлеченного рационализма, отвергнувшего сначала религию, а затем и философию во имя точного знания и свободного исследования. Но есть основания думать, что и этот период приходит к концу и уже исчерпывает свои положительные потенции. На очереди новый высший синтез, в котором испытующий дух возвращается к себе, к исконным своим запросам и, обогащенный всеми приобретениями векового развития знания и мысли, освобождается от господства того или иного отвлеченного начала, но все их гармонически соединяет. Искание этого синтеза было делом жизни Соловьёва. В сумерках бытия мы принимаем за источник еле брезжащего света то те, то другие предметы, только сильнее других его отражающие. С ясновидением пророка Соловьёв прозревал истинный его источник, свет немеркнущий, невечерний. Он сам всю жизнь шел навстречу этому свету и звал к нему. Пойдем за ним!

8) Об экономическом идеале [209]

Возникновение научного опыта определяется потребностями двоякого рода: он служит или интересам чистого знания, является самоцелью, или же вызывается посторонними человеческими потребностями, — всё равно материального или идеального порядка, имеет, следовательно, внешнюю цель. В первом случае мы имеем науку в собственном смысле, во втором — технику, конечно, понимаемую в самом широком смысле и включающую в себя наряду с технологией и медицину, и юриспруденцию, и научную агрономию. Наука автономна в своих задачах и проблемах, техника всегда гетерономна: она имеет готовую задачу, служит извне данному идеалу, заранее предполагает, следовательно, существование такого блага, которое представляется для неё безусловным, абсолютным, критике в ней самой не подлежащим. Такое абсолютное благо для медицины есть человеческое здоровье, для технологии — увеличение производительности человеческого труда и т. д. Однако идеал, дающий содержание абсолютному долженствованию любой отрасли техники, является лишь относительно–абсолютным, как ни кажется противоречиво такое словосочетание; сам по себе он может ещё очень далеко отстоять от того пункта человеческого знания, где оно непосредственно упирается в абсолютное и в нем находит опору; вне данной специальной дисциплины он подлежит критическому обсуждению, но самое её существование уже предполагает принятие его в качестве безусловного критерия для различения добра и зла в её пределах.