От марксизма к идеализму

Исследованию этого вопроса в общей и отвлеченной форме главным образом посвящена статья «Основные проблемы теории прогресса». Этот же вопрос об основах теории прогресса и религии человечества с демонической силой ставит Достоевский в художественном образе Ивана Карамазова, в котором он не только предвосхищает, но как бы и заранее резюмирует Ницше (см. статью «Иван Карамазов как философский тип»). И тот же самый вопрос слышится мне и в тяжелых сомнениях и разочарованиях Герцена, во всей его душевной драме, столь сложной и столь мучительной (см. статью «Душевная драма Герцена»). Эти три статьи написаны, таким образом, на одну и ту же тему и имеют, в сущности, общее содержание, представляя собой скептическую критику позитивной теории прогресса. Для меня выяснилось при этом с несомненностью, что, хотя её сторонники и тешат себя иллюзией, будто в своих построениях, при обосновании своих жизненных идеалов, они остаются в пределах опытной науки и исключительно на нее одну опираются, но, в действительности, одними средствами опытной науки эти проблемы неразрешимы и, стало быть, если фактически они и разрешаются, то только при помощи метафизической контрабанды, ценою непоследовательности и самообмана. Констатирую с огорчением, что этот критический анализ позитивной теории прогресса был совершенно оставлен без внимания критиками, которые главное внимание устремили на второстепенности. А, между тем, здесь ставится самый важный вопрос всего позитивного миросозерцания, и едва ли в этом случае простое игнорирование является достаточным ответом.

Поэтому я подчеркиваю его ещё раз: возможно ли средствами одной опытной науки построение такого миросозерцания, которое давало бы теоретическое обоснование активному социальному поведению и идеалам общественного прогресса, короче, возможна ли научная теория прогресса? По моему убеждению, «научная» теория прогресса существует только благодаря фактическому превышению компетенции позитивизма, и в действительности она основывается, да только и может основываться, на посылках религиозно–метафизических, сочетающихся, конечно, известным образом с данными научного опыта. Разумеется, это не значит, чтобы чем–либо и в каком бы то ни было смысле ограничивались права опытной науки и научного позитивизма, вообще, чтобы можно было выступать против науки или чем–либо исправлять её выводы. Этим указывается лишь то, что теория прогресса включает в себя ряд проблем, которые в опытной науке совершенно не ставятся, а если навязываются ей, то это усердие не по разуму в гораздо большей степени нарушает действительные права и обязанности науки, нежели указание точных границ её компетенции и признание необходимости в известных случаях перешагнуть эти границы. И это ещё менее значит, чтобы двери строгой науки распахивались настежь всякому произволу и в научные данные допускались сторонние ингредиенты метафизического ли или просто фантастического характера, чтобы вообще можно было вторгаться в область научной методологии и эмпиризма. (В пределах политической экономии я лично настаиваю на самом строгом проведении принципов эмпиризма и на этом основании стою за устранение из неё ряда проблем и учений, не имеющих строго эмпирического характера, — ср. статья 10, гл. II).

Таким образом, вопрос о социальном идеале, который прежде целиком ставился и разрешался для меня в области позитивной марксистской социологии, постепенно извлекаясь отсюда, все яснее и яснее формулировался как религиозно–метафизическая проблема, затрагивающая самые глубокие корни метафизического мировоззрения и заставляющая звучать самые тонкие струны религиозного чувства. Он сливался все больше и больше вообще с загадкой о человеке, с исконными вопросами Гейневского «безумца»:

Was bedeutet der Mensch?
Woher ist er gekommen? Wo geht er hin?
Wer wohnt dort oben auf goldenen Sternen?