От мира сего

И еще одна особенность была у Вареникова: он не пропускал почти ничего, что валялось на дороге. Когда он ехал на работу, или на дачу, или с дачи, он часто останавливался дорогой, подбирал то кирпич, то кусок фанеры, то доску, то рулон руберойда, видимо упавший с чьего-то грузовика, и приторачивал к крыше своего «жигуля». Для этой цели у него в багажнике хранились веревки, несколько метров толстого каната, тоже, кажется, некогда случайно найденного где-то в лесу. Соседи втайне называли его «куркуль» и «скопидомок», даже если он и знал об этом, то нисколько не обижался.

— Это они мне просто завидуют, — говорил. — Потому что я хозяин, самый что ни на есть, настоящий, а они — дилетанты…

Однажды, едучи с дачи в город, он наткнулся на целый ящик цветного стекла, очевидно нечаянно упавший с какой-то машины.

— Вот это удача! — сказал Вареников сидевшему рядом сыну.

Сын улыбнулся. Он был совсем из другого теста, но возразить отцу или спорить с ним даже не пытался, просто не привык.

Цветные стекла вскоре нашли свое применение. Вареников пристроил к мезонину маленький уютный балкончик и весь верх выложил красными, зелеными и лиловыми стеклами.

— Упоительно красиво, ты не находишь? — спросил он жену.

И она — безликая, начисто растворившаяся в нем, никогда не помышлявшая хотя бы одним только словом перечить ему — охотно с ним согласилась:

— Да, действительно…

Больные относились к доктору Вареникову поначалу хорошо. Привлекали его глаза, казавшиеся теплыми, словно бы участливыми, кроме того, он умел слушать. Больной говорил, подробно рассказывая свои ощущения, припоминая ухудшения, ремиссии, Вареников слушал, время от времени вскидывал на больного глаза, записывая что-то в историю болезни. Случалось, что именно в эти минуты он думал о чем-то совершенно постороннем, интересном и нужном только лишь ему.

Когда он уходил, больной делился с другими больными:

— Что за человек! Какое сердце!

Но никому не дано было знать, что доктору Вареникову больные с их недугами, симптомами, которые кому-то могли показаться значительными, представлялись все на одно лицо.

И когда однажды Зоя Ярославна сказала при нем, что Вершилов, по ее мнению, умирает и выздоравливает с каждым больным, он про себя засмеялся. Переживать, волноваться за решительно чужих, посторонних людей, с которыми наверняка уже никогда не придется встретиться снова? Очень надо, лучше не придумаешь!

Можно скрыть любовь, можно иной раз скрыть и ненависть, но равнодушие, тем более если оно непритворно, скрыть невозможно.

Доктор Вареников был искренне, неподдельно равнодушен ко всем своим больным. И в конце концов больные начинали понимать это.

Может быть, попервости кто-то еще продолжал верить в его участливость, милосердное сердце, сострадание, но чем дальше, тем явственнее спадал с него налет отзывчивости, обнажая истинную сущность доктора Вареникова.

Однако ему это все было, что называется, до лампочки. Плевать на чужое мнение, плевать на больных, которые якобы в нем разочаровались.

Не надо было очаровываться, ни к чему такая роскошь в наше жестокое время! И право же, не так уж интересно мнение о нем его товарищей, врачей. Он сам о себе знает куда лучше и больше, чем любой из них. Хвалят ли они его или порицают, в любом случае ошибаются. Только он один знает подлинную себе цену, только один он, больше никто!

Наряду с чувствами, владевшими доктором Варениковым: равнодушием к больным, нелюбовью к своей работе и, наоборот, страстной привязанностью к даче, к своим, только ему принадлежащим вещам, в том числе и к собственному сыну, с привычным, достаточно умело скрываемым недоброжелательством к товарищам по работе, в нем уживалось еще одно чувство, нет, пожалуй, это можно было бы назвать страстью — ненависть к Вершилову. Доктор Вареников ненавидел Вершилова исступленно, почти одержимо, всей силой своей не раскрытой ни для кого души.

Он помнил очень ясно дни дружбы, некогда связывавшие их.

Должно быть, справедлива поговорка: «Нынешний враг — вчерашний друг».

Когда-то они были друзьями, учились в одном классе. Вареников жил двумя этажами выше. Каждое утро Витя Вершилов свистом вызывал его во двор — и они вместе отправлялись в школу. Витя свистел превосходно, никто во дворе не мог перещеголять его. И еще он отлично ходил на лыжах, плавал любым стилем, прыгал выше всех на уроках физкультуры. А Володя Вареников никакими особыми талантами не был отмечен, единственно, что его отличало: он умел почти молниеносно складывать в уме любые цифры.

Скажешь ему:

— Сколько будет триста двадцать пять плюс семьсот одиннадцать?

Подумает немного, совсем немного, ответит:

— Одна тысяча тридцать шесть.

Он очень редко ошибался, но, если ошибался, переживал не на шутку, не уставал повторять:

— Как это так вышло? Мне казалось, я сосчитал абсолютно верно!

Однажды учитель математики, благоволивший ему, спросил:

— А умножать ты тоже умеешь так же быстро?

— Нет, — ответил Володя. — Ни умножать, ни делить, ни отнимать так же быстро не умею. — И прибавил серьезно: — Такая уж у меня особенность — только складывать, только прибавлять.