От мира сего

— И еще. — Капочка понизила и без того тихий свой голос. — Если к нему кто-то придет, то ты, в общем, понятно?

«Более чем», — хотелось мне ответить, так обычно говорил папа, когда мама спрашивала его, все ли он понял, однако вместо этого я сказала коротко:

— Понятно.

Капочка кивнула мне. Потом быстро пробежала по коридору на следующий этаж. И — нет ее, как не было.

В тот вечер, когда я вернулась из госпиталя, я увидела Гогу. Он сидел на корточках в ванной, топил сухими березовыми кругляшами дровяную колонку.

— Салют, — сказал Гога. — Салют и тысяча приветов молодому поколению нашей не очень населенной квартиры!

— Здравствуйте, — сказала я.

Отблеск огня играл на Гогином жирном лице, отражался золотистыми бликами в его выпуклых, широко вырезанных глазах.

— Мне никто не звонил? — спросил Гога, бросив в топку аккуратный медового цвета кругляш.

— Если бы! — ответила я. — Если бы никто!

— А что, много? — с надеждой спросил он.

— А как вы думаете?

Им звонили с утра до вечера. То ему, то Аристарху, не друзья, друзей у них не было, звонили нужные люди, деловые знакомые, случайные приятели, партнеры по преферансу, сослуживцы. И, конечно, звонили женщины, разными голосами — низкими, высокими, хриплыми, ясными, тонкими, пронзительными или густыми, протяжными, больше звонили Гоге, реже Аристарху.

— Это хорошо, — сказал Гога. — Люблю, когда телефон звонит без передыху.

Я хотела сказать: в таком случае подходите сами, а то до того надоедает все время бегать на все звонки и отвечать: нет, не знаю, когда будут, ушли, уехали, ничего не просили передать…

И опять не сказала ни слова. Постеснялась.

В ванной было уже не тепло, а жарко. Гога открыл кран, полилась горячая, исходившая паром вода.

— Сейчас лягу в воду, — задушевно произнес Гога. — Полежу, помечтаю, потом хорошенько намылюсь, потом смою с себя все, потом выпью чайку, потом полежу, просто так, безо всяких мыслей, растянусь на своей тахте и вот так, руки за голову, и минуток пятьсот спокойно, тихо…

Он любил жить, любил и умел наслаждаться каждой минутой своего бытия. Я и впоследствии иной раз встречала таких вот, как он и его брат Аристарх, для которых самое главное было жить вкусно, весело, с толком и с наибольшей для себя выгодой.

Мне вспомнились раненые в госпитале, выдержавшие страшный, смертельный бой с врагом, те, кто, не рассуждая, не стараясь выгадать, урвать побольше и пожирнее, сражались на фронтах войны: многие вернулись с фронта искалеченными, принявшими на себя смертные муки, но они не думали о себе, о своей выгоде. А многим, тем, кого я не знала и не могла знать, не суждено было вернуться уже никогда…

И опять я ничего не сказала Гоге, врожденная застенчивость словно сковала мой язык, я молча смотрела на него, а он продолжал:

— Арик уехал (так он звал Аристарха), а я, признаться, нервничаю, все-таки хотя и не на фронт, а всего лишь в Куйбышев, но все-таки, время военное, как он там…

И тут я не выдержала:

— А если бы он поехал не в командировку в Куйбышев, а отправился на фронт, что бы вы тогда думали? Волновались бы за него?

— На фронт? — переспросил Гога. — Еще бы! Ты еще спрашиваешь?

— Да, — сказала я. — Спрашиваю, потому что, потому что не могу не спрашивать.

Должно быть, голос мой звучал как-то необычно, ибо Гога с удивлением взглянул на меня.

— Дитя, — сказал почти нежно, — что это с тобой?

Я боялась наговорить невесть что, может быть, даже ударить его по румяной, наверно, горячей от жара колонки щеке, поэтому я отвернулась, не говоря больше ни слова, пошла в свою комнату.

Вечером к Гоге явилась девица, я сама открыла ей дверь, Гога в этот момент разговаривал по телефону. Девица была в меру полненькая, светловолосая, умело намазанная — яркие губы, насурьмленные ресницы, удлиненные особым карандашом брови. Одета она была, правда, не очень-то — в ватнике, в котором часто ходили солдаты и сезонные рабочие, на голове грубой вязки серый платок. Наверно, продавщица из орса Гоги.

Она вошла в коридор, Гога замахал ей рукой:

— Давай проходи, вот моя дверь…

Девица юркнула в его дверь. Я прошла на кухню, бабушка жарила картошку, я сказала тихо:

— Гога начинает свою трудовую деятельность…

Бабушка сухо промолвила:

— Это тебя не касается, ни тебя, ни меня…

— Ну что ж, — сказала я. — Пусть так.

И схватила со сковородки хорошо поджаренный румяный ломтик картошки, а бабушка укоризненно поглядела на меня: она не выносила этой моей манеры хватать руками что-либо прямо со сковородки…

* * *

Уже на следующий день я поняла: Гога избегает Капочку. Прежде всего предупредил меня:

— Кто бы ни звонил, меня нет дома. Договорились?

— Я сейчас сама ухожу, — сказала я.

— Вот черт, как досадно, — он вытянул губы трубочкой. — Все-таки: ты долго еще будешь дома?

— Полчаса, не больше.

— Хорошо, если позвонят, подойди к телефону, ладно?

— Ладно, — хмуро согласилась я.

— И еще спроси, что передать, если скажет — Ася, тогда зови, скажи: вот он, только что пришел, а если Гвоздикова…

— Что Гвоздикова? — перебила его я, Гвоздикова была фамилия Капочки.

— А если Гвоздикова — меня нет дома. Поняла?