От мира сего

ДЕМПИНГ-II (Больной)

Всех комаров вывели, а лекарства, по-моему, против малярия не придумали. А чем это лучше малярии? После каждой еды мокрый как мышь. Интересно, а почему говорят — мокрый как мышь? И жар, и озноб. И уже пять лет. Говорят, что из всех медицин лишь только хирургия разумна и действенна. Они посмотрят, увидят, сделают. Вот и сделали. Целых полчаса после еды ни спать, ни читать, ни думать. Уже пятнадцать минут прошло. И ни одной мысли. Только про это. И не пойму — холодно или жарко. Трясет и пот. А как это может быть одновременно? После операции думал: наконец-то избавился. И все радовались, и обещали они. А теперь говорят: «Что делать! Ведь операция всегда не от хорошей жизни. Это бывает, хоть и редко, — говорят. — Операция, конечно, не лучший вид лечения, но другого выхода не было». А я сам знаю, что концы отдавал. А может, и вытянул бы? При таком кровотечении выживают, говорят, редко. Это меня успокаивают. Говорят, осложнения — единицы процентов. Для меня-то все сто процентов. Да и всего уже их, то есть нас, изрядно поднакопилось. Им еще не ясно. Двадцать минут уже. Надо будет потом рубашку сменить. Что-то сегодня уж слишком. А вчера какую гадость давали на рентгене. С трудом проглотил. Сладкая белая замазка. После сладкого ведь всегда плохо. Мой палатный — хороший вроде. А вообще — кретины. Завели дискуссию: давать — не давать атропин. Тоже мне, ему хочется дать и попробовать, посмотреть, что получится. Я ж не кролик! Действительно, пусть докажут, что помогает, а потом дают. Но он ему хорошо врезал. Даже жалко стало. А вообще правильно. Мы ж больные — люди. Недаром говорят, что лечиться у профессоров надо. Уф. Вроде бы и полегче. Двадцать пять минут. Время. А вот тоже на одном пробовали, а у него ничего нет, только операцию напрасно сделали. А жаловался он зря. Они ж хотели как лучше. Но и они хороши. Не доказано раз на рентгене — нечего оперировать. Что значит — вдруг рак. Рак — так его и видно, что это рак. Не игрушка ведь и не микроб. Но жалобу — это он напрасно. Говорят, им в горздраве выговор дали. Я за это время, належавшись, столько понаслышался. И ничего их не учит. Недоучки. Про себя, наверное, только думают. А про других не помнят в это время. Вот уж и совсем стало хорошо. Как часы — тридцать минут. Надо вставать — рубашку сменить. Лень что-то. Полежу еще. Слаб всегда после этого. А вообще, зря, зря он жалобу писал. Они же хотели как лучше. Не знаю, чем кончилось. Хватаются лечить, не подумав. Кто-то построил какую-то теорию и, не проверив, давай лечить. Только потому, что хуже не будет. А может быть, и прав он: если хуже от этого атропина не будет, может, надо попробовать. Плевать мне на их проблемы — вдруг лучше будет. Надо будет тайком попробовать. Пожалуй, обязательно попробую. Атропин дадут, если скажу, что болит.

— О, нянечка, хорошо, что зашли, — дайте, пожалуйста, рубашку, эта вся мокрая.

«КАЗНИТЬ НЕЛЬЗЯ ПОМИЛОВАТЬ»

— Людмила Аркадьевна! Людмила…

— Не кричите. Я слышу, я не сплю. — Люся в душе гордилась своим умением просыпаться на дежурстве моментально — она просыпалась в тот миг, когда брались за ручку двери с наружной стороны. Вот и сейчас: — Я не сплю. Что случилось? Привезли кого-нибудь?

— Нет. С больной плохо, с послеоперационной. Бледная. Пот холодный. Давление упало.

— Какая больная? Какая операция? Когда была операция? Говорите все. — Но это она уже выговаривала и выспрашивала на ходу, на лестнице уже. Сестра бежала на ступеньку ниже.

— Третий день после резекции пищевода. Бабка — вторая койка справа от окна. Во время вечернего обхода небольшие боли были, но после укола уснула и приблизительно минут десять, как… да, полчетвертого было, минут десять, как проснулась от болей. Я зажгла свет, а она бледная, мокрая вся, пульс слабенький. Померила давление — верхнее восемьдесят пять. А вечером сто двадцать было.

— Тише. В палате спокойнее. Не говорите давление вслух. — И они вошли в палату.

На вечернем обходе больная эта действительно была спокойная, давление действительно было хорошее. Люся смотрела ее тоже. Как старший дежурный, как ответственный хирург, она наиболее тяжелых больных смотрела сама вместе с дежурным «по больным». Он-то должен быть уже здесь.

— А где доктор?

— Я прямо к вам побежала. По-моему, тяжелая очень.

С одной стороны, Люсе понравилось, что ее не только по форме, но по существу считают старшей, лучшей; с другой стороны — непорядок: дежурный «по больным» уже должен быть здесь.

— Попросите, пожалуйста, кого-нибудь вызвать его. И пусть заодно спросят, что делается в приемном покое. Если там нет никого, второго дежурного пусть позовут сюда тоже.