От мира сего

Спустя примерно полгода, когда Вероника осталась вдвоем с Настенькой, встретился ей Арнольд Смоляров, студент последнего курса консерватории, будущая звезда. Так о нем говорили решительно все. Арнольду уже случалось выступать в сборных концертах, и всегда с шумным успехом, у него был поразительной красоты, нежный и в то же время сильный голос, так называемый драматический тенор, правда, внешностью он не удался, был невысок, мелкого сложения, лицо невыразительное, черты лица словно бы слеплены наспех, кое-как, только зубы хороши, белые, крупные, один в один. Однако Веронике казалось: когда Арнольд поет, он преображается, становится почти красивым, даже вроде бы выше ростом.

Однажды Вероника взяла Настеньку с собой в консерваторию на концерт учащихся старших курсов. Настенька принарядилась, надела голубое шерстяное платье — последний подарок старой хозяйки, расчесала волосы на прямой ряд: волосы у нее были — она знала и гордилась ими — редкой красоты — шелковистые, густые, чудесного светло-орехового цвета с золотистым оттенком, сидела в третьем ряду рядом с Вероникой, горделиво поглядывала по сторонам: вот, дескать, какая я, не на балконе где-нибудь, не в заднем ряду, впереди всех сижу рядом с красавицей, равной которой на всем белом свете нет.

Потом на сцену вышел Арнольд, чужой фрак — Вероника знала, у кого он одолжил его, — сидел на нем мешковато, рукава чересчур длинные, фалды чуть ли не до пола, лицо пятнами от волнения: но вот аккомпаниатор сыграл первые аккорды вступления, Арнольд отступил слегка назад, прижал руки к груди.

Уймитесь, волнения страсти…
Засни, безнадежное сердце,
Я плачу, я стражду,
Душа истомилась в разлуке…

Он начал петь сперва тихо, как бы поверяя кому-то нестерпимую душевную свою боль; постепенно, вслед за нарастающими аккордами, рос, наливался силой его голос:

Я стражду, я плачу,
Не выплакать горя в слезах…

Он пел, позабыв о зале, в котором сидят педагоги, знакомые, товарищи и она, Вероника, позабыв о том, что фалды почти подметают пол, обо всем позабыл.

Напрасно надежды
Мне счастье гадают,
Не верю, не верю
Обетам коварным,
Разлука уносит любовь…

Настенька крепко сжала Вероникину руку.

— Тише, — шепнула донельзя довольная Вероника, не замечая слез, катившихся у нее по щекам.

Еще не кончился концерт, а Настенька уже убежала домой.

— Небось одна не пойдешь, он тебя проводит, — сказала. — А я покамест ужин соберу…

Вероника и Арнольд долго бродили в тот вечер арбатскими переулками. Он крепко держал ее под руку, не спуская глаз с ее лица, ресницы ее заиндевели, стали тяжелыми, румянец то загорался, то вспыхивал на нежных щеках, свежий, чуть припухший рот был полуоткрыт.

— Я не могу без тебя, — говорил Арнольд. — Я понимаю, что недостоин тебя, ты можешь выбрать самого красивого, самого талантливого, кого хочешь…

— Ты — талантлив, — перебивала она его. — Ты даже и не представляешь себе, до чего ты талантлив…

Он не слушал ее, повторяя все время одни и те же слова:

— Не могу без тебя! Не мыслю себе жизни без тебя…

Он проводил ее до подъезда дома, молча стоял перед нею, маленький, замерзший, в распахнутом воротнике пальто виднелась тонкая, цыплячья шея, посиневшая от холода.

Ей стало жаль его, она и сама не знала, любовь ли это или жалость к нему, невзрачному, плохо одетому, но бесконечно талантливому, так и не осознавшему до конца всю силу и глубину своего дарования, она знала, он живет в общежитии, родители его далеко, в маленьком городке на Урале, наверное, он плохо питается, не хватает денег от стипендии до стипендии, ему конечно же трудно, но у него талант, самый настоящий, неподдельный, искрящийся…

— Идем ко мне… — Она потянула его за рукав.

— Куда? — спросил он и, вдруг поняв то, что она сказала, просиял мгновенно.

— Идем, — повторила Вероника. — Настенька, наверное, уже нас заждалась, она ушла пораньше, грозилась приготовить для нас ужин повкуснее…

Он переехал к ней. Поначалу все никак не мог нарадоваться на Веронику: вот она, живая, осязаемая, его жена, его гордость, самая любимая, самая желанная на свете, рядом с ним, в одной квартире. Потом постепенно привык, как привыкают обычно ко всему: и к плохому, и к хорошему, не только к присутствию Вероники, но и к теплой, чистой квартире, вкусной еде, незаметному и в то же время тщательному уходу Настеньки за ним…

С раннего утра, еще до того как идти на занятия, Арнольд начинал распеваться, сперва гаммы, сольфеджио, упражнения для голоса, потом садился за пианино, аккомпанируя сам себе. Поначалу стеснялся петь, вдруг помешает Настеньке, но она прямо так и заявила:

— Не дури, Арнольд, пой себе на здоровье — и тебе польза, и мне радость тебя послушать…