От мира сего

— Вот еще, — засмеялась Вероника, почувствовав себя польщенной: какой женщине не упадут такие вот слова на душу! — Да ты что? Вглядись пристальней!

— Нет, в самом деле, — сказал он, она взглянула на него, по его глазам безошибочно поняла, он не стремится хвалить попусту, говорит то, что думает.

Он помедлил немного и вдруг решился, словно в воду с головой:

— Вероника, дорогая, я о тебе все эти годы помнил. Сколько раз хотел тебе написать и почему-то боялся…

— Напрасно боялся, — сказала она. — Мы же с тобой не врагами расстались, просто я поняла тогда, лучше для каждого из нас жить отдельно.

— Нет, — возразил он. — Для меня это оказалось совсем не лучше.

Она промолчала. Что тут скажешь? Во всяком случае, она не жалеет, ни на одну минуту и никогда не будет жалеть!

Он снова начал:

— Вероника, родная моя, ты всегда была и осталась для меня самой родной…

— Не надо, — сказала она хмуро. — Прошу тебя, перестань!

Но он не перестал, продолжал дальше:

— Ты же знаешь, я никогда не лгу, скажу тебе и сейчас самую чистую правду, я тебя всегда любил, все эти годы, одну тебя…

Он закашлялся, пододвинул себе чашку, отпил глоток.

— Подогреть чаю? — трезвым, почти бесстрастным голосом спросила Вероника.

— Не надо, не хочу, — быстро ответил он. — Понимаешь, я шел к тебе и все время думал: одна ли ты или кто-то у тебя есть? И вот прихожу, Настенька говорит, никого у тебя нет, и я тоже один, совершенно один, и я все время думаю об одном и том же: Вероника, любимая, давай начнем сначала? Ладно?

Глаза его лихорадочно блестели, впалые щеки, небрежно побритые, отливали темнеющей щетиной.

— Не надо, — снова сказала Вероника. — Давай не будем больше об этом. Договорились?

Он словно бы не слышал ее слов.

— Знаешь, я ведь лечился два раза, каждый раз по два месяца.

— И что же? — спросила она. — Не помогло?

Он не стал отрицать, верный врожденной своей правдивости:

— Конечно, какое-то время держался…

Он не докончил, она продолжила:

— А потом опять все по-прежнему?

Он кивнул, однако тут же словно бы опроверг самого себя:

— Но теперь, мне кажется, я завязал навсегда. Вот увидишь, теперь уже никогда больше…

— Нет, — сказала Вероника. — Нет и нет, Арнольд, и давай больше не говорить об этом!

Он понял: решение ее бесповоротно, слово твердое. У нее и раньше слово всегда было твердое, не любила и не умела менять свои решения.

Опустил голову, упорно глядя себе под ноги, только ладони его, худые, в синих жилках, уже покрытые старческой, коричневатой крупкой, крепко сжимавшие одна другую, дрожали непрерывной мелкой дрожью.

Усилием воли Вероника заставила себя не смотреть на его обшарпанные внизу брюки, на грубые, с маленькой заплаткой сбоку ботинки, на обтрепанный воротничок серенькой рубашки. И на руки его тоже не стала смотреть, худые, сжимавшие друг друга, такие какие-то одинокие, неприкаянные…

Чтобы окончательно не растрогаться, сердце-то ведь не камень, Вероника порывисто встала со стула.

— Если хочешь, поживи покамест у нас…

Он ничего не ответил, как не слышал.

— У тебя вообще-то есть где жить? Хотя бы где-нибудь, в каком-нибудь городе?

Он снова ничего не ответил ей, должно быть, потому, что не хотел говорить неправду.

— Отвечай же, — попросила Вероника, она старалась, чтобы голос ее звучал мягко, лишь бы Арнольд не понял, как ее раздражает нелепое его молчание. — Что же ты молчишь?

— Думаю, — ответил он.

Она вспомнила, так бывало некогда, в те, далекие годы. «Арнольд, почему ты молчишь?» — «Думаю». — «О чем?» Чаще всего он отвечал: «О тебе».

А теперь он ответил:

— Так, ни о чем.

И почти сразу же:

— Я решил — уйду завтра.

— Чего это ты так торопишься?

Вероника готова была немедленно ударить себя за свою улыбку, которая, надо думать, ему также показалась принужденной, неестественной.

— Надо идти, — сказал Арнольд. — Пора. Нечего задерживаться на одном месте!

Она хотела было спросить: а что бы ты решил, если бы я согласилась начать с тобой все сначала? Спешил ли ты тогда куда-нибудь или захотел бы задержаться на одном месте? Но не спросила. И он тоже не сказал больше ничего.

Перед тем как уйти к себе, Вероника, уже стоя в дверях, обернулась к нему:

— Настенька постелила тебе в кабинете…

Он кивнул:

— Спасибо.

— Спокойной ночи, — сказала она, закрывая за собой дверь.

Он ответил, слегка улыбнувшись:

— Спокойной ночи…

Утром Вероника встала раньше обычного, хотела напомнить Настеньке, чтобы покормила его хорошенько напоследок, может быть, курицу ему зажарила бы с собой или что-нибудь в этом роде…

Настенька сидела на кухне, руки в карманах фартука, глаза угрюмо, сосредоточенно глядят прямо перед собой, в одну точку.

Так странно было видеть ее без дела, ведь обычно она всегда бывала чем-то занята: то готовила обед, то мыла клеенку, драила кастрюли, случалось, подшивала подол платья Вероники или вязала для нее теплый немыслимой расцветки шарфик, который Вероника потихоньку снимала с шеи, выходя на улицу.

— Как там Арнольд? — спросила Вероника. — Встал уже, а то, поди, еще прохлаждается?