От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920

Попав после долгой и тяжелой службы в первый раз на полную свободу, я почти все мое время проводил в парке, брал ванны из нарзана и пил какую-то тухлую воду из источника, прописанную мне для порядка местным доктором. Раз попал на Минеральные Воды, то надо же было что-нибудь пить. Вначале моего пребывания в Кисловодске было совсем тихо и скромно, но вскоре понаехала публика, откуда-то появились красивые и богатые дамские туалеты, в ресторанах заиграла музыка, и старожилы стали уверять, что становится совсем похоже на мирное доброе старое время. С фронта шли все время хорошие известия, Деникин объявил после взятия Царицына поход на Москву, и настроение поднималось все выше и выше. В магазинах Освага[356] появилась выставленная в окнах карта, где наглядно изображался район, занятый Добровольческой армией, и этот район с каждым днем все расширялся и расширялся. Осваг выставил в окнах также большой плакат, на котором было написано «Что вы сделали сегодня для Добровольческой армии?» Тем не менее никто ничего не делал, а думал только о себе самом.

После недельного пребывания в Кисловодске я перебрался по совету врачей в Ессентуки. Там было гораздо проще и скромнее, так как были и действительно больные. С крыши гостиницы «Орлиное Гнездо», где я поселился, открывался в ясную погоду чудный вид на весь Кавказский хребет. Красовался Эльбрус, но были видны и Казбек и прочие снежные вершины. По вечерам на крыше собиралось целое общество, там пили чай и вино и говорили о войне и политике. Публика состояла из московских и харьковских буржуев, и забавно и грустно было слушать, как они критиковали Деникина и Колчака, которые обязаны были защитить их животы и капиталы, ради сохранения которых они сами не успели и не хотели пожертвовать даже полушкой. Помню, как один помещик каждый день высчитывал, сколько верст еще осталось добровольцам, чтобы дойти до его имения, куда он собирался тогда ехать, чтобы прописать кому следует.

Когда Деникин объявил принудительную мобилизацию офицеров, то на Минеральные Воды сразу поехали различные мнимые больные, которые много пили и свидетельствовались в каких-то комиссиях. В это время почти все были уже развращены революцией, и любое свидетельство за деньги достать было легко. Приезжали на побывку и новоявленные знаменитости. Генерал Шкуро явился с целым поездом, на вагонах которого были нарисованы волчьи головы. Он имел не только своих музыкантов, но даже концертных певцов, которые пели во время его дебошей и кутежей в ресторанах каждую ночь до утра. За стол с ним садилось не менее 20 человек, и он платил не считая. Откуда были эти деньги? Так революция развращала безусловно храбрых и талантливых людей, которые при твердых правилах и выдержке могли бы оказать большие услуги своей родине. После месяца беспросыпного пьянства и всяких дебошей Деникину удалось наконец вызвать его на фронт, но это был уже другой человек. После первого же боя его кавалерийский корпус в панике бежал от Буденного.[357] Правда, и казаки были уже не те, что в начале Гражданской войны. Они думали только о спасении награбленного имущества в своих обозах и драгоценностей, зашитых в своих платьях. С такой ношей трудно ожидать самоотверженных атак. И все же виноваты не они, а их начальники, показывавшие им пример.

Наряду с безрассудным швырянием денег шкуровцами, мне пришлось увидать и противоположные примеры крайней бедности. Я случайно узнал, что в Пятигорске живет вдова доблестного адмирала Эссена, командовавшего Балтийским флотом во время войны, и поехал ее навестить. Мне сказали ее адрес, и когда я ехал на извозчике, отыскивая на грязной улице ее дом, я увидел сгорбленную старую женщину в лохмотьях, идущую по улице. Я остановил извозчика, чтобы ее спросить, и вдруг заметил, что она как-то странно на меня смотрит. Это и была адмиральша фон Эссен. У меня слезы брызнули из глаз. Оказалось, что она была судомойкой в столовой, где ее дочь была прислужницей за столом. Она состарилась на двадцать лет, потеряв на войне почти одновременно мужа, сына и зятя. Вынужденная бежать из Петербурга при захвате его большевиками, она прожила бывшие у ней небольшие деньги и теперь добывала средства к существованию тяжелым трудом. Переговорив с ней, я дал ей чуть не насильно тысячу рублей, так как она отказывалась брать, и сейчас же написал письмо Герасимову об ее ужасном положении. Тот немедленно прислал пять тысяч и обещал ежемесячно давать по тысяче. Когда она вместе с дочерью приехала меня благодарить в Ессентуки, это уже снова была дама, хотя горе и печаль наложили на нее неизгладимые черты.

При мне в Ессентуках состоялся большой круг Терского казачьего войска, на котором, как и на всех подобных учреждениях того времени, выказалась полная наша политическая незрелость. Вместо того, чтобы дружно объединиться вокруг общей цели – борьбы с большевизмом, казаки разбились на группы и занялись мелкими личными счетами и политикой, что приводило к совершенно праздным разговорам и потере времени.