От Монмартра до Латинского квартала

Как бы там ни было, а толчок был дан! Тяготение к морю, знакомая всем любовь к неизведанному с новой силой овладели нами, мешали взять себя в руки, томили невыразимо. Бретань, где некоторые из нас рисовали летом, Бриньо, Понт-Авен представлялись нам землей обетованной. Асселен, Вайан, Мак-Орлан привезли оттуда такие яркие впечатления, что мы стали просто бредить Бретанью, клясться ею; закупали модели судов, наряжались в морские костюмы из грубого полотна, пристрастились к приключениям пиратов.

Один из нас, Жак Вайан, казавшийся самым решительным из всей банды, покинул в конце концов Монмартр, поселился в Бриньо у матушки Барон и жил вольной птицей, ровно ничего не делая. Он был веселый малый, любитель выпить, а еще больший любитель всяких приключений… Он покинул свой приют в Бриньо только в августе 1914 г., чтобы вступить в действующую армию и уйти из пределов Франции. С войны он вернулся в чине младшего лейтенанта и с запасом замечательных наблюдений.

Я вспоминаю, как во время войны, очутившись в отпуску в Париже, мы встретились с ним на Монмартре. Мы пообедали вместе; новости, доходившие с фронта, были неутешительны. Вайан, которому их сообщил какой-то товарищ, торопливо ушел с видом печальным и озабоченным. Он пошел переодеться в военный мундир, потом затащил нас к себе в отель, где мы провели ночь за вином, в танцах, несмотря на военное положение и грохотавшие пушки. Утром Вайан просто, без всякой рисовки, пожал нам руки, взвалил свой багаж на проезжавший мимо таксомотор и, — хотя он имел право пробыть в Париже, вдали от передовых позиций, еще пять дней, — присоединился к своему полку, который был впоследствии весь истреблен. Уходя, он крикнул:

— Я вернусь!

Авантюра для людей этого типа — не пустое слово, и это обнаруживается именно в подобных обстоятельствах. Герои Пьера Мак-Орлана похожи на них; та же веселая манера, та же свободная уверенность и, — что бы там ни говорили, — человеческая искренность, всегда проступающая в их мужественной решительности. У Мак-Орлана есть энергия, которая не обманывает, есть черты в характере, объясняющие его произведения. Во времена тяжких невзгод и испытаний, во времена нужды, которую он скрывал от всех, он не вздыхал и не жаловался. Целую зиму, не говоря никому ни слова, он спал на груде журналов и газет, потому что в его каморке ничего больше не оставалось: мебель и все остальное были проданы. Так в голоде и холоде он мужественно прожил немало времени. Не есть ли это черта, заслуживающая упоминания? Я без церемонии рассказываю это для того, чтобы те, кто мало знает Пьера, не могли бы теперь, когда он живет в достатке в своей скромной квартире на улице Ранела, увидеть в нем буржуа.

В его квартире, среди книг, картин, музыкальных инструментов, гости, иногда сногсшибательные, встречаются с его старыми друзьями. В числе этих гостей имеется, например, солдат иностранного легиона, и, когда он открывает дверь, его присутствие среди мирной обстановки ученого сразу освещает все каким-то новым светом. Это похоже на откровение. За десертом Мак-Орлан заводит свой фонограф или, когда в нас просыпается общая нам старая любовь к гульбе и бражничеству со всеми их земными прелестями, он садится за аккордеон, и пальцы его, бегая по перламутровым клавишам, извлекают быстрый и плавный мотив «явайского» танца. Охотничий рожок, которым он некогда невыразимо раздражал соседей, больше не пускается в ход, когда Пьер в Париже. Кому хочется познакомиться с игрой Мак-Орлана на охотничьем рожке, тот должен сесть в поезд и отправиться в Сен-Сир-на-Морене.

* * *

Эта деревня, сонное оцепенение которой было нарушено со времени битвы на Марне, имеет для нас свою историю. Для завсегдатаев «Кролика» «Сен-Сир» стал синонимом оппозиции «любителей суши» против тяготения к Бретани и, вместе с тем, местом ежегодного съезда литераторов и художников, которым надоело тщетно искать корсаров в Бриньо и которые предпочитали либо отказаться раз навсегда от этих поисков, либо перенести их в другие места.