От ненависти до любви

Фонарь на столбе рядом с опорным пунктом рассеивал темноту, но навес над крыльцом загораживал свет. Это позволяло смотреть в небо, на котором постепенно проявлялись звезды. Мириады звезд – крупных, как спелые ягоды, и мелких, точно песок на речной отмели. Они перемигивались, мерцали… У меня закружилась голова, я отвела взгляд. Я не любила темноту – она всегда ассоциировалась с бедой. Наверно, никому на селе не приходилось видеть столько чужого горя, как мне. За годы милицейской службы я не раз смотрела в глаза тех, кто оступился или пережил внезапную потерю родителей, гибель детей или смерть родного и любимого человека… Теперь я понимала, что происходило с ними. Их глаза смотрели на мир, но не видели света. Они вообще ничего не видели, кроме своей боли, от которой однажды ослепли и долго-долго не могли прозреть.

А я должна была думать о них, чтобы не упасть самой, потому что луч света хрупок и едва различим, а тьма – агрессивна. Настолько, что гасит свечи и стирает звезды. И выбивает опору из-под ног…

Я глянула на часы. Стрелки приближались к двенадцати. Это ж сколько я просидела на крыльце? Часа два, наверно. Давно уже надо ложиться спать, но я не могла заставить себя переступить порог кабинета. Наверно, зря я отказалась от предложений Шихана и бабы Нюры. Но с другой стороны, если меня вновь начнут колбасить ночные кошмары, где гарантия, что утром об этом не узнает все село?

Ну, чему бывать, того не миновать! Полчаса ушло на то, чтобы перенести припасы в помещение и растолкать по шкафам. Затем я умылась над цветочным горшком из чайника, переоделась в ночную рубашку и приготовила себе постель на раскладушке. Хм, вполне прилично, если не принимать во внимание казенные плакаты, угрюмые рожи на стенде «Их разыскивает милиция» и стопку официальных бумаг на столе. Чайник вскипел. Я достала из стола кружку, пакет карамелек и пачку печенья. Вполне обычный ужин, одно отличие – на этот раз он проходил не в родных стенах.

Несколько раз я ночевала в опорном пункте, с грехом пополам умещаясь на жестком диванчике. Сейчас я лежала на раскладушке, уставившись в потолок. И никак не могла заснуть. Я думала о бабушке. Сколько лет она хранила бумагу с кладовой записью? Почему молчала? Чего опасалась? Неужели этот клад существует на самом деле? Но что мне с того? Нужно сойти с ума, чтобы на полном серьезе посвятить свою жизнь поискам кладов. Но все же откуда у бабушки эта бумага? Может, осталась от моих родителей?

Я села на раскладушке и потерла пальцами виски. Почему бабушка всегда уводила разговор в сторону, когда я начинала расспрашивать ее о родителях? Я знала, что они были археологами и погибли в результате несчастного случая на раскопках. Но где, каким образом? Я абсолютно ничего не помнила, ведь в то время мне и трех лет не исполнилось. Правду ли говорила бабушка? Уж очень похожа эта история на те, которыми пичкают своих детей матери-одиночки. Банальные сказки о папочках – героических покорителях Арктики и Эвереста, бесстрашных капитанах дальнего плавания и пытливых геологах, навечно заплутавших в тайге или в пустыне. Может статься, мои родители – и не археологи вовсе, а запойные пьяницы или, того хуже, преступники? Правда, последнее исключалось. Меня не приняли бы на службу в милицию, если там имелись бы сведения, что мои родители судимы…

Но с другой стороны, почему бабушка переехала со мной в самую глухомань – в Марьясово? Где мы жили до переезда? Смутно помнила я огромную квартиру с высокими потолками. И окна там тоже были огромными, с широкими подоконниками. И кресло-качалку помню, тоже огромное, с резными, вытертыми до блеска подлокотниками…

В горле у меня запершило – первый признак того, что слезы вот-вот потекут ручьем. Возможно, и стоило поплакать, чтобы избавиться от напряжения, но слезы – проявление слабости, а она по всем статьям – мой самый большой враг. Словом, я опять собралась с силами и принялась расставлять воспоминания по полочкам, только оказались эти полочки в большинстве своем пустыми.

После бабушкиной смерти я тщательно просмотрела все ее бумаги и не обнаружила никаких документов, связанных с родителями. Фамилию я ношу бабушкину, получается – мамину девичью. Главное, в моем свидетельстве о рождении в графе «Мать» тоже указана бабушка… Она что-то объясняла по этому поводу… Дескать, после смерти родителей меня ей не отдавали… Но почему? В то время ей было всего сорок пять… Она работала и вполне могла воспитывать меня. Ведь ей же доверили учить и воспитывать чужих детей. Получается, бабушке удалось отвоевать меня, но пришлось для этого удочерить…

Почему эти вопросы возникли только сейчас? Почему в свое время я не постаралась получить ответы? Или думала, что все разрешится само собой? Мы с бабушкой любили друг друга, и я никогда не страдала от того, что у меня, в отличие от других детей, нет папы и мамы. Но, вернее всего, я боялась причинять бабушке боль, потому что видела, как она страдала после моих расспросов.