От неолита до Главлита

Имя Гумилёва и даже небольшие отрывки из его стихов всё же изредка удавалось протиснуть на страницы подсоветской печати. Каждый раз это повергало советского интеллигента в состояние эйфории, каждый такой случай воспринимался как «знак», как снятие табу с имени поэта. Читатели «Известий», открыв газету 13 января 1961 года, должно быть, глазам своим не поверили, прочитав начало статьи виднейшего астрофизика И. С. Шкловского: Много лет тому назад замечательный русский поэт Гумилёв писал:

На далёкой звезде Венере
Солнце пламенней и золотистей,
На Венере, ах, на Венере
У деревьев синие листья…

Это последнее, как полагают, стихотворение поэта, начинавшееся процитированной строфой, было опубликовано уже посмертно и лишь однажды, в конце 1921 года, во 2-й книжке альманаха «Цех поэтов» в разделе «Последние стихи Н. Гумилёва», обведённом чёрной траурной рамкой. Сам учёный рассказал об этой удивительной истории в своей книге воспоминаний[182]. Оказывается, когда в январе 1961 года запущена была советская ракета на Венеру, к нему прибежала его знакомая, редактор научного отдела «Известий», с просьбой срочно написать в следующий номер газеты статью об этом событии: надо было опередить аналогичную публикацию в «Правде». Шкловский согласился с одним условием — не выкидывать из статьи ни одной строчки. Заметка тотчас же ушла в типографию, минуя, очевидно, цензурный контроль, и появилась в печати. Напомним, однако, что главным редактором «Известий» в это время был Алексей Аджубей, зять Хрущёва. Как говорили древние римляне, «что позволено Юпитеру, то не позволено быку…»

Другой неожиданный прорыв — появление не только имени Гумилёва, но и его стихотворения в книге для «детей старшего возраста» — в повести Александра Давыдовича Тверского «Турецкий марш» (М.: Издательство детской литературы, 1965). Сюжет повести слегка напоминает «Молодую гвардию» А. А. Фадеева. В первых главах изображён последний предвоенный год в жизни учащихся десятого класса города Витязя. В дом главного героя повести, Марка, ночью врываются шесть сотрудников НКВД и уводят его отца. Вскоре в школе появляется новый учитель истории, Александр Петрович Грандт. Он буквально очаровывает учеников, ставит с ними пьесы и т. п. Объектом особой «индивидуальной педагогической работы» он избирает Марка, с которым ведёт долгие задушевные беседы, пытаясь посеять в его душе зёрна сомнения в справедливости существующего порядка вещей. Однажды он вдруг читает ему такое стихотворение:

Он стоит пред раскалённым горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один ещё не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землёю разлучит…
Пуля, им отлитая, просвищет,
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век,
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

«— Что за стихи? — спросил Марк упавшим голосом. — Не известного поэта… малозначительного… — ответил Александр Петрович, — некий Гумилёв… тоже был расстрелян… как ваш отец. А что — нравится? Да, это поэзия!»

В таком виде стихотворение «Рабочий» появилось в советской печати, причём в детской книжке, но со следующей многозначительной купюрой: после второго четверостишия, там, где в публикации поставлено отточие, в оригинале следовало ещё одно четверостишие:

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждёт его в большой постели
Сонная и тёплая жена.

По-видимому, наша «чопорная цензура» решила не смущать неокрепшие души старшеклассников такими сценками.