От Орла до Новороссийска

В то же время, как отголосок екатеринодарского политиканства и развала казачьего фронта, нарастало стихийно чувство отчужденности и розни между добровольцами и казачеством. Бывая часто в эти дни в штабах генералов Сидорина и Кутепова, я чувствовал, как между ними с каждым днем вырастает все выше глухая стена недоверия и подозрительности. Когда предположено было вывести добровольцев в резерв главнокомандующего, это обстоятельство вызвало величайшее волнение в Донском штабе, считавшем, что Добровольческий корпус оставляет фронт и уходит на Новороссийск. Под влиянием донских начальников генерал Сидорин предложил план – бросить Кубань, тылы, сообщения и базу и двинуться на север. Это была бы чистейшая авантюра – превращение планомерной борьбы в партизанщину, обреченную на неминуемую и скорую гибель. План этот я категорически отклонил. Но переговоры между донскими начальниками и генералом Сидориным о самостоятельном движении на север, по-видимому, продолжались, так как в одну из затянувшихся поездок генерала Сидорина на фронт, когда порвалась связь с ним, начальник Донского штаба, генерал Кельчевский²⁵, выражал свое опасение: «Как бы генералы не увлекли командующего на север». Когда сведения о плане, предложенном Донским командованием, дошли до Добровольческого штаба, они вызвали там целую бурю: в намерении донцов идти на север добровольцы усматривали желание их пробиться на Дон и распылиться там, предоставив добровольцев их собственной участи, если… не что-либо худшее.

В ночь на 2 марта правый фланг Донской армии, после неудачного боя под Кореновской, откатился к Пластуновской, эшелонируясь между ней и Екатеринодаром. Добровольческий корпус сдерживал противника в районе Тимашевской – в 90 верстах от переправы через Кубань (ст. Троицкая), имея уже в своем тылу неприятельскую конницу. Это обстоятельство, в связи с общей неустойчивостью фронта и полной неудачей на Тихорецком направлении, побудило генерала Кутепова отдать приказ об отводе корпуса на переход назад. Генерал Сидорин отменил это распоряжение, приказав Добровольческому корпусу 2 марта перейти в контратаку и восстановить свое положение у Тимашевской… В этом распоряжении Добровольческий штаб увидел перспективу окружения и гибели (в этот день правый фланг донцов в беспорядке отошел к ст. Динской, в переходе от Екатеринодара). Столкновение грозило принять крайне острые формы, и в целях умиротворения я счел необходимым изъять корпус генерала Кутепова из оперативного подчинения командующему Донской армией, подчинив его непосредственно мне.

Отступление продолжалось. Всякие расчеты, планы, комбинации разбивались о стихию. Стратегия давно уже перестала играть роль самодовлеющего двигателя операций. Психология массы довлела всецело над людьми и событиями.

4 марта я отдал директиву об отводе войск за Кубань и Лабу и об уничтожении всех переправ. Фактически переправа кубанских и донских частей началась еще 3-го и закончилась 4-го. 5-го перешел на левый берег Кубани и Добровольческий корпус после упорных боев с сильной советской конницей, пополненной восставшими кубанцами. Донесения отмечали доблесть славных добровольцев и рисовали такие эпические картины, что, казалось, оживало наше прошлое. Движение, например, в арьергарде полковника Туркула²⁶ с Дроздовским полком сквозь конные массы противника, стремившегося окружить и раздавить его… При этом Туркул, «неоднократно сворачивая полк в каре, с музыкой переходя в контратаки, отбивал противника, нанося ему большие потери».

Представители союзных держав, обеспокоенные стратегическим положением Юга, просили меня высказаться откровенно относительно предстоящих перспектив. Мне нечего было скрывать: оборонительный рубеж – река Кубань. Поднимется казачество – наступление на север. Нет – эвакуация в Крым.

Вопрос об эвакуации за границу в случае преждевременного падения Крыма представлялся чрезвычайно деликатным: поставленный прямо союзникам, он мог бы повлиять на готовность их продолжать материальное снабжение армии; брошенный в массу – он мог бы подорвать импульс к продолжению борьбы. Но доверительные беседы с принимавшим горячее участие в судьбах Юга генералом Хольманом и с другими представителями союзников приводили меня к убеждению, что и в этом, крайнем случае мы не остались бы без помощи (первый раз вопрос этот был поднят официально 29 февраля).

Задача, данная генералу Шиллингу²⁷, оказалась непосильной для его войск (большая часть войск Новороссии перешла в Крым, в непосредственном распоряжении Шиллинга были войска Киевской области и небольшая часть боеспособных галичан) ни по их численности, ни, главным образом, по моральному состоянию их. Неудачи на главном – Кубанском театре и неуверенность в возможности морской эвакуации вносили еще большее смущение в их ряды.