От Петра I до катастрофы 1917 г.

«… На колени перед Богом, и проси у Него гнева и любви. Гнева против того, что губит человека, любви - к бедной душе человека, которую губят со всех сторон и которую губит он сам»

(Письмо № 15),

«Остались считанные дни, ещё немного и грехами своих предков и своими мы отрежем путь России к спасению».

Самые «образованные», хвастаясь своей эрудицией, могли свысока воскликнуть: «Да это впрямь - наш Яков Бёме!»

Нет, «господа» - товарищи, - это уровень наших: Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского. Гоголь бил в колокола - предупреждал, молил, взывал.

Николай Гоголь бесспорно являлся прекрасным религиозным философом, чего стоят такие его высказывания как - «Зачем Бог разделился на многочисленные разумные создания (сознания)?», «Нужно людей видеть так, как видит их Христос», «Тот, кто познаёт одно во всём и во всех, это частица Божества, которая и есть наше действительное «я»».

Всего три фразы - и сразу видна огромная высота и глубина. Это был не столько писатель, сколько мыслитель, философ, мудрец - «реформатор жизни» к лучшему, желающий изменить, преобразить эту некрасивую жизнь, грязную действительность силою искусства. Именно для этого он написал «Ревизора» и «Мёртвые души», герои которых уже поражены новой модной западной страстью наживы, корысти, злата и романтическими страстями. Гоголь внимательно наблюдал за тенденциями в обществе и верно уловил развивающееся люциферство, в письме к Жуковскому он писал:

«Время настанет сумасшедшее. Человечество нынешнего века свихнулось с пути только от того, что вообразило, будто нужно работать на себя, а не для Бога».

Причем официальная церковь не видела опасности, не била в колокола как Гоголь, не принимала никаких мер, не сражалась так самоотверженно, как Гоголь. К середине 19-го века в России европейский «прогресс» в религиозной тематике в высших слоях общества достиг полного выхолащивания религиозной сути наличия Бога в этом мире, здорово «рос» только Иоанн Кронштадтский. Когда произошёл разрыв связки «религия-духовность», духовность как бы вышла из религии, и осталась одна пустая религиозная оболочка, религия превратилась в еженедельную формальность, в традиционную привычку-обрядность. А «самые образованные» на неё смотрели как на рудимент прошлого, и вынуждены были её терпеть и не критиковать публично, только потому, что она удерживала пока в рамках приличия и страха прислуживающий им чёрный люд. Поэтому и вели себя многие так, как мы наблюдали выше на примере Тургеневой.

Успех упомянутых произведений Николая Васильевича был огромен. Персонажи произведений Гоголя созданы правдиво, смачно показаны, ярко и эмоционально окрашены. Глубокий психологизм и философия в творчестве Достоевского выглядели закономерным продолжением Гоголя. Мыслители этой волны выработали-установили метод показа истин, их объяснения через литературный показ.

И не только потому, что была строгая царская цензура, но глупо и смешно было бы объяснять россиянам того времени истины языком Канта и Гегеля, как это делалось в Европе. Это было нелёгкое искусство, ибо кроме того, что требовалось уметь очень доходчиво показать истину, и через мышление, и через переживания и через чувства. Так появилась своеобразная, гениальная эзоповская речь-язык с двумя и более подтекстами. Русский человек, читая такие произведения, продвигается одновременно по нескольким «этажам». Появление такого языка-речи было обусловлено природной мощью мышления, его нелинейностью, его шириной и глубиной. Формировалась характерная национальная особенность понимания, мышления.

Успех гоголевских произведений был большой, но автора не особенно радовал, ибо восхищались художественной стороной произведений - формой, остроумием, а никто в суть-содержание не заглянул, не проник и не проникся. Для Гоголя это было большим разочарованием - в принципе его замысел не удался, всё в пустую. Нет смысла писать, некому писать. Он ощутил воющее одиночество и космическую тоску, находясь среди толпы пустышек и глупых пожирателей трюфелей. Он был подобен Иисусу Христу, родившемуся слишком рано, не вовремя, и стоя среди глупой толпы, восхищающейся вторичностью и не понимающей первичной сути, для доходчивости которой и демонстрируется вся эта яркая вторичность. Пожалуй, в минуты отчаяния он понимал бессмысленность своей просветительско-реформаторской работы; понимал, что эта толпа, почти стадо, готова в любой момент, благодаря своей глупости, растерзать, распять.