Когда мы оказываемся в самой гуще льда, Стейн вырубает машины, и наш отважный оператор отправляется с палубы на подходящую льдину. Мне лично кажется, что на этой стадии путешествия избавляться от него еще рано, однако глас мой остается неуслышанным. Вид одинокой фигуры Найджела, медленно удаляющейся от нас, наводит на грустные мысли, и я не сомневаюсь в том, что все мы отсняли больше кадров с его фигурой, чем он с нами. Непривычный скрежет льда о корпус продолжается почти весь день, но вот мы наконец выскакиваем на чистую, но бурную воду.
День 11: Баренцево море
Метели и шторма. Не то чтобы меня тошнит, но вид утреннего стола с яичницей, окороком, сосисками, йогуртом, майонезом, рыбной пастой в тюбиках, сыром, беконом, креветочным спредом и двумя разновидностями салата в пластиковых тубах заставляет немедленно отправиться на палубу. Здесь отчаянно холодно и сумрачно, но я согласно образцовым рекомендациям смотрю на горизонт, вдыхаю несколько глотков арктического воздуха, и мгновение дурноты проходит. Сегодня утром все скользит и ползает мимо, а случившийся 60-градусный крен выбрасывает все ящики из капитанского стола. Первым признаком того, что мы добрались до рыболовецких угодий, является рядок русских кормовых траулеров, мотающихся на волнах.
Я спрашиваю Стейна, заправляет ли он русских. Он качает головой:
— У них не бывает денег.
Всего в полутора неделях от полюса, и вот хорошая новость: мы уже почти достигли поставленной цели — 30° восточной долготы. Плохая же заключается в том, что мы проторчим здесь, как минимум, сорок восемь часов, поскольку все подлежащие бункеровке корабли находятся в радиусе 25 миль.
Волнение не позволяет кораблям швартоваться борт о борт, и Стейну приходится выбирать более сложный и долговременный способ швартовки носом к корме. Как только корабль оказывается примерно в двадцати футах за нашей кормой, с него кидают лини, закрепляют их, протягивают черный резиновый трубопровод и прокачивают по нему топливо. Нашему первому клиенту, норвежскому рыболовному судну «Stig Magne», приходится оставаться связанным с нами целый час. От обоих капитанов в это время требуется великое мастерство и умение, чтобы поддерживать нужную дистанцию между кораблями, то и дело подскакивающими и падающими вниз на тридцатифутовых волнах.
Посреди процесса мимо нас скользит стройный и серый корабль береговой охраны, еще через несколько минут на нас пикирует четырехмоторный «Локхид Орион», прежде чем повернуть на юг. Стейн рассказывает нам, что самолет береговой охраны следит за нелегальными заправками топливом, а корабль присматривает за такими подробностями, как размер ячейки сетей. Улов постоянно инспектируется, и того, кто вылавливает слишком много молодняка или рыбу не того вида, с позором выставляют из рыболовецких угодий.
Около полуночи, перегрузившись скотчем и вдребезги проигравшись в скрэббл[5]
, я мечтаю лишь о том, как обрести подобную материнскому чреву качающуюся колыбель собственной койки, когда над нами вырастает высокий и бледный силуэт Стейна. Он вполне доволен собой.— Погода улучшается, и я связался с плавучим рыболовецким заводом, который будет рад принять вас на борт, пока они будут заниматься тралением.
— И когда же это произойдет? — спрашивает Роджер. Стейн смотрит на часы:
— Примерно через два часа.
День 12: Баренцево море
Мой будильник принимается трещать в 1:30 ночи. Ему приходится потрудиться, чтобы пробиться со своим голосишком через скрежет машины, ревущей, дающей то задний, то передний ход. Вверху на мостике Стейн извиняется. Последний корабль, который он заправлял, «просто не знал, что делает». Освеженный сорока минутами сна, я взираю на серые воды, разыскивая взглядом того, кто обещал взять нас к себе на борт. Примерно в два часа ночи по нашему левому борту материализуется «Ян-Майен». Корабль этот раза в два или три выше «Норселя», и кормовой портал его утопает в оранжевом натриевом свете. Пересадка с корабля на корабль будет осуществляться с помощью крана, и, поскольку мне предстоит перенестись над лишь недавно оттаявшими водами Баренцева моря, меня помещают в спасательный костюм. Это большое и неуклюжее прорезиненное сооружение должно немедленно превратиться во вместилище для моего тела, как только последнее соприкоснется с водой.