От Пушкина до Цветаевой. Статьи и эссе о русской литературе

Когда я <…> из письма отца узнала о смерти Нади, первое, что я почувствовала, было — конец веревки, вдруг оставшейся у меня в руке. Второе: нагнать. Вернуть по горячему еще следу. <…> Сделать, чтобы этого еще не было. <…> Восстановить ее на прежнем (живом, моем) месте <…> Первый ответ на удар было: сорваться с места. Но куда? Новодевичье кладбище далёко, да там ее и нет. <…>

И вот начинаются упорные поиски ее — везде. <…>

Нади я глазами не увидела никогда.

Во сне — да. <…>

Но знаки — были. Запах, на прогулке, из цветочного магазина, разом воскрешающий <…> ее, цветком. Облако с румянцем ее щек. <…> Любовь — всегда найдет. Всё было знак.

<…>…Эта любовь была — тоска. Тоска смертная. Тоска по смерти — для встречи. <…> А раз здесь нельзя — так не здесь. Раз живым нельзя — так. «Умереть, чтобы увидеть Надю» — так это звалось…

(«Дом у Старого Пимена»)

Последнее свидетельство важно для понимания концовки стихотворения: «Такая власть над сбивчивым / Числом у лиры любящей, / Что на тебя, небывший мой, / Оглядываюсь — в будущее!» Цветаева убеждена, что законы любви и творчества («лиры любящей») — иные, чем законы физического мира, и неподвластны ему. Любовь длится и растет — вопреки «полотнищам пространств» и «числу»[30]; у нее — своя «власть», свое царство. Такая любовь — «победа над временем и тяготеньем», и это одна из любимейших тем всего творчества Цветаевой.

Другие строки стихотворения: «я б жарче сгреб», «я б чище внял», преследующие героиню как неотвязный шепот «небывшего» возлюбленного, звучат свидетельством сохраненной Цветаевой и через два года после смерти Блока тоски по «большой любви», не сбывшейся на земле.

Цветаева отчетливо выделила рассматриваемое стихотворение из всего написанного ею осенью 1923 года. В то время как другие стихотворения были опубликованы ею впервые лишь в сборнике «После России» (1928), стихотворение «Брожу, не дом же плотничать…» было вскоре после его написания переслано в Россию, где и опубликовано уже в следующем 1924 году в сборнике «Московские поэты» (Великий Устюг, 1924. С. 36). Видимо, Цветаевой очень хотелось, чтобы это произведение было прочтено в России, в Москве, там, где она полюбила Блока, где даже ветер помнит его. Показательно, что в этом сборнике опубликовано лишь два стихотворения Цветаевой, оба 1923 года, явно перекликающиеся: «В час, когда мой милый брат…» посвящено «невстрече» с Б. Л. Пастернаком в Берлине 1922–1923 годов и «Брожу, не дом же плотничать…» — «невстрече» с Блоком.

Публикация, по-видимому, была осуществлена через Пастернака, который не мог не понять, к кому обращено стихотворение «Брожу, не дом же плотничать…». Теперь знаем это и мы.

Но мы также знаем теперь, что, наряду с выраженным в стихах 1916 года сознательным отказом от прижизненной встречи с Блоком, в Цветаевой жила и страстная жажда быть услышанной им, и желание помочь и спасти. И если через два года после смерти Блока эти чувства так пульсируют в ее стихотворении и письмах, то маловероятно, чтобы они не проявились еще при жизни Блока. И свидетельства этого мы действительно находим.

Но прежде чем перейти к их выявлению, скажем несколько слов о тех особенностях личности и мироощущения Цветаевой, которые определили всю многогранность восприятия ею Блока.

* * *