От Пушкина до Цветаевой. Статьи и эссе о русской литературе

В «Ремесло» Цветаева включила расположенные хронологически стихи последнего года перед эмиграцией — с апреля 1921-го по апрель 1922 года. Но в составе нового сборника есть одна важная особенность: здесь Цветаева не повторяет стихи, вошедшие в изданный весной 1922 года сборник «Стихи к Блоку», хотя хронологически они должны были сюда войти. В соответствующих местах «Ремесла» мы находим ремарки типа: «Здесь пропущены три стихотворения к Блоку, вышедшие, вместе с другими, отдельной книжечкой». В то же время весь цикл «Разлука», уже опубликованный в одноименном сборнике, перепечатан здесь полностью, без каких-либо ремарок и объяснений. Иными словами, один из двух вышедших сборников признается как факт литературы, а другой (сборник «Разлука») полностью игнорируется, как будто его и не было. Более того, в цикл «Разлука» вносятся небольшие, но существенные изменения. Если в сборнике «Разлука» цикл не имел посвящения, то в «Ремесле» он посвящен «Сереже». Не «Сергею Эфрону-Дурново», не «Сергею», не «СЭ», как в других случаях, а именно «Сереже», с особым оттенком нежности. И наряду с этим, в седьмом стихотворении цикла добавлены три строфы. В одной из них читаем:

При первом шелесте
Страшись и стой.
Ревнивы к прелести
Они мужской.

Напомним, что в первоначальном варианте было неясно, за кого трепещет героиня — за Сына или за Друга, — причем более вероятным представлялось первое. После добавления стихотворение оказалось определенно ориентированным на Друга, и, таким образом, мотивы страха за Сергея Эфрона, борьба за него были усилены в цикле в целом. С посвящением и добавлением цикл «Разлука» приобретал несколько более жизнеутверждающую тональность.

К июлю относятся и следы правки в экземплярах, подаренных Борису Пастернаку (10 июля 1922) и Анастасии Цветаевой (25 июля 1922). Исправление заглавной буквы на строчную в слове «Бог» объясняется особым вниманием к теме Бога, которое чувствуется в стихах Цветаевой начиная с августа. В это время она отчетливо сознавала, что бог цикла «Разлука» — не Бог и что путать их — недопустимо.

В июле, окончательно редактируя «Психею», Цветаева включает в нее (или оставляет включенный летом 1921 года) сокращенный вариант поэмы «На Красном коне». Было психологически непросто вторично выпустить в свет уже изданную (и прекрасно встреченную) поэму, изъяв из нее существеннейшие части, сняв посвящение любимому поэту и поместив поэму в сборник, который Цветаева год спустя характеризует как «мой откуп читателю». Резко расходятся с этого времени пути цикла и поэмы: если цикл «Разлука» идет «вверх», получая посвящение и дополнение и занимая место в этапном сборнике «Ремесло», то поэма «На Красном коне» явно идет «вниз». Неизвестно, как Цветаева объяснила Ахматовой снятие посвящения и сокращение поэмы; без объяснения эти действия выглядели бы почти оскорбительными. Несколько упрощая, можно сказать, что сокращением текста за счет кощунственных мест Цветаева приносила жертву судьбе за Друга и Дитя (реально существующих и ожидаемых) и тем самым как бы откупалась от судьбы. Приведем отрывок письма, написанного через год, когда Цветаевой казалось, что она теряет друга в Бахрахе (от 28 августа 1923):

Ах, самое важное, вчера забыла: после Вашего письма — безумный лай. Гляжу: нищенка: горбатая: с мешком за плечами: Судьба. Я сразу поняла: за откупом. Сгребла, что́ попало <…> Дружочек, Вы меня разоряете!

Работа над «Психеей» падает на июль; закончив ее, Цветаева уезжает в Прагу. И нам кажется, что первая строфа стихотворения, написанного в последний день пребывания в Берлине, содержит отзвук принесенной жертвы:

Леты слепотекущий всхлип.
Долг твой тебе отпущен: слит
С Летою, — еле-еле жив
В лепете сребротекущих ив.

(Ср.: «Камень, кинутый в тихий пруд, / Всхлипнет так…» — «Стихи к Блоку».) Что-то кануло в Лету со всхлипом, некий долг отпущен, но что-то от принесенного в жертву осталось, — или мы ошибаемся? В стихах, написанных уже в Чехии, через восемь дней, читаем:

Говорю, не льстись
На орла, — скорбит
Об упавшем ввысь
По сей день — Давид!

Как известно, Давид скорбел о сыне, взнесенном вверх ветвями дерева и так погибшем. Образ орла, возносящего вверх, присутствует и в полном варианте поэмы и цикла. А здесь — отказ от соблазна. Не отзвук ли это все еще сохранявшегося в Цветаевой страха расплаты за сказанное прежде?