Читаем От Пушкина к Бродскому. Путеводитель по литературному Петербургу полностью

От Пушкина к Бродскому. Путеводитель по литературному Петербургу

Выделялся он только тем, что никогда и нигде не обнаруживал замашек классика, которыми отличались многие, не годившиеся ему в подметки. Шефнер был тих, грустен, молчалив.

В окружении юных почитателей он уходил на залив, или в лес, и только там иногда, разгулявшись, пел хулиганские песни своей юности.

ГЛЕБ ГОРБОВСКИЙ

Замечательный питерский поэт Глеб Горбовский – тоже василеостровец – занимался в поэтическом объединении Горного института и стал, пожалуй, лучшим поэтом из них, хотя, по причине своей бурной молодости студентом побывать не успел, а лишь участвовал во многих геологических экспедициях, о которых написал потом «без романтики», резко и горько. То, что во время войны он потерял родителей, бродяжил, добывал себе на жизнь чем придется, сотворило в его душе замечательную закваску, придало его голосу неповторимую хрипловатость, которая намного ценней сладкозвучия и плавности. Накопившиеся за трудную жизнь ярость и даже отчаяние, соединяясь со светлым его даром, выдают чисто по-горбовски корявые, нежные, трогательные стихи, намного пережившие короткое творчество его благополучных коллег.

Помню, с каким восторгом повторяли мы его ернические, вольные стихи, каких никому из нас не написать.

…Я лежу на лужайке,На асфальте – в берете…Рядом – вкусные гайкиЛижут умные дети…Я лежу конструктивный,Я лежу мозговитый,Не банальный, – спортивный,С черной оспой привитой…

Я бывал в его комнате – в коммуналке на Васильевском, где на полке стоял человеческий череп и медицинская склянка – с цианистым калием, как утверждал Глеб. Вел он себя тогда далеко не законопослушно, его кудрявый чуб мелькал во многих буйных переделках. Но теперь понятно, что он все делал правильно, – долбил свою нишу, которой, по советским меркам, быть не должно. «Какой еще русский Франсуа Вийон? Пусть Вийон во Франции шумит – а у нас мы такого не допустим!» Приходилось воевать. Помню его войну с соседями, которая никогда, однако, не носила характер ненависти и презрения, а лишь способствовала его воинственному самоутверждению и заканчивалась гениальными стихами.

Я свою соседку – изувечу.Я свою соседку – изобью,Я ее в стихах увековечуЧуждую, но все-таки – мою.

Так и вышло – он всех увековечил, взял в замечательные, неповторимые строки, сохранил навсегда. Глеб «свой» среди населения, ему есть о чем и про кого писать стихи. Однажды он рассказывал, как в одной василеостровской пивной сосед пообещал набить ему морду, если он, ханыга, будет себя и дальше выдавать за замечательного поэта Глеба Горбовского, которого собутыльник Глеба знал наизусть. Так Глеб слился с народом, что не разлиться уже никак. С годами смирение, мудрость, добродушная усмешка вытеснили эпатаж и агрессию, но остались отчаяние, боль – как ни у какого поэта.

Посижу, немного клюкнуНа пеньке – и снова в путьПо грибы или по клюквуИ еще по что-нибудь.…Шмель звенит, взметнулась белка,треснул высохший сучок…Вот и озеро. Но – мелко.Не утопнешь, старичок!

Глеб довольно долго жил на Васильевском, в Гавани, на улице Карташихина, в относительном благополучии и покое. Теперь он покинул и Васильевский остров, и благополучие, и покой.

Да. Все оказалось не просто:Разруха в судьбе и в стране.Любимый Васильевский островДолжно быть, забыл обо мне.Скитаясь по странам и весям,Я гимнов уже не пою.Шепчу я уставшие песни,Питавшие юность мою.Погодка свистит продувная,Душа коченеет и плоть…И всех, кто меня вспоминает,Спаси и помилуй Господь!