От рассвета до полудня [повести и рассказы]

— Уже был, — сказал я.

— Кто? — озадаченно спросил Саттар.

— Лучший старик уже был.

— А! — лукаво прищурясь, засмеялся он. — Тот был лучший, а этот еще лучше. У нас все старики в кишлаке такие: этот лучше этого, а этот лучше того. И получается замкнутый круг, потому что каждый старик самый лучший.

В это время мы поравнялись с Юнусом Мамадалиевым — с очередным самым лучшим в кишлаке стариком, — и Саттар сказал ему:

— Пусти воду на эти грядки.

Старик выпрямился, посмотрел на грядки, как пыжится на них лук, и нехотя сказал:

— Я думаю, не надо пока пускать.

— Ты пусти — потом увидим, надо было пускать или не надо, — сказал Саттар и пошел дальше, заложив руки за спину.

Мы с Гриней поспешали за ним. Шагов через десять я оглянулся. Мне хотелось узнать, выполнит ли старик распоряжение своего уважаемого председателя. Черта лысого. Упрямый старик и не думал пускать на луковые грядки воду и продолжал преспокойно заниматься своим делом — старательно подравнивать берега арыка.

"Эге! — подумал я. — Тут что-то не чисто. С такой дисциплиной далеко не уедешь. Если каждый будет делать только то, что ему взбредет в голову и преспокойно плевать с высокой колокольни на распоряжения руководителя колхоза, что может получиться?"

— В нынешнем году, — как ни в чем не бывало говорил меж тем Саттар Каюмов, — в нынешнем году я хочу защищать кандидатскую диссертацию. "Стахановская агротехника за повышение урожайности хлопка" — вот как будет называться моя тема. Это будет в ноябре или в декабре.

— Что же будет в основе вашей диссертации? — вежливо осведомился я. Червь сомнения уже закрался в душу мою, и я все думал об упрямом старике, как спокойно он отказался выполнить распоряжение своего председателя и как этот уважаемый председатель столь же спокойно сделал вид, будто меж ним и стариком ничего особенного не произошло и будто мы с Гриней ничегошеньки не заметили. Не знаю, как Гриня, направо и налево без устали снимавший самых лучших в колхозе девушек, стариков, бригадиров и универсалистов, но меня, как говорится, на мякине не проведешь. Я стреляный воробей. Глаз у меня наметай. Я все подмечу, все схвачу этим своим профессиональным репортерским глазом. Дрожь восторга, восхищения самим собой пробежала по мне от макушки до пяток. Я почувствовал себя всесильным, всемудрым.

— Что будет в основе? — переспросил лукавый обманщик председатель. Он прищурился, посмотрел в небо и сказал. — А вот все, что я вам рассказывал, все, что мы применяем, и как мы за три года от девяти центнеров с гектара стали снимать тридцать три, а теперь хотим снять пятьдесят. Разве этого мало? Я сделаю к тому времени диаграмму, чтобы показать все наглядно.

— А как у вас с дисциплиной? — как бы между прочим спросил я. — Согласитесь, это ведь очень важно — крепкая дисциплина в колхозе, не правда ли?

— О, конечно, конечно, — сказал он. — А как же иначе? Если каждый будет делать что захочет, что получится из этого?

— Вот именно, — многозначительно сказал я.

— Вот именно, — повторил он. — Плохо получится. Совсем плохо.

Я ничего не сказал на это, но про себя подумал: или Саттар Каюмов прожженный лицемер, пробы ставить негде, или все, кому не лень, обманывают его, нисколько не уважают, не слушаются и делают, что хотят, а он, по простоте своей душевной, ничего об этом не ведает. — Так подумал я, только что вернувшийся с фронта, привыкший в армии к немедленному выполнению любых распоряжений старшего по должности. Однако что-то было все же не так. Но что? Ведь если в колхозе царит сплошная анархия, то как же Саттар Каюмов ухитрился вытащить его, как говорят, из грязи в князи? Ведь это не шутка — так разбогатеть за какие-нибудь три года!

Мы сидели в чайхане, под нашими ногами, под дощатым полом, без устали лопотал мутный, веселый, холодный арык, и густой медовый дух цветущей над чайханою урючины мешался с запахами древесного угля, мяса, лука и перца. Шашлык был прекрасен, он таял во рту, лепешки мягки и свежи, жаркий банный дух самсы обжигал рот, и кок-чай, прекрасный, лимонного цвета кок-чай утолял нашу жажду. Мы с Гриней нахваливали все это на все лады, а Саттар Каюмов вежливо, блаженно и счастливо улыбался.

Час спустя, отяжелевшие от столь обильного завтрака, мы возвращались в поле все той же дорогой по берегу арыка, и под могучим тутовым деревом по-прежнему копался все тот же белобородый старик. Ничего, казалось, за этот час здесь не произошло, если не принимать во внимание, что земля между луковыми грядками была такая мокрая, будто тут недавно прохлестал ливень.

Мне стало неловко. Все мои пинкертоновские сомнения, подозрения, спесивые умозаключения не стоили ломаного гроша. Я виновато покосился на Саттара Каюмова и едва сдержался, чтоб не попросить у него прощения. Немного погодя, собравшись с духом, я сказал:

— А все-таки он полил грядки.