От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Баба Клава любила заводить знакомства, обстоятельно беседовать с людьми, узнавать о их жизни, давать советы. И как было бы хорошо, если бы она могла и соседу что-нибудь посоветовать. Но знакомство с ним не ладилось. Кирюхин жил так замкнуто, словно никого не существовало вокруг. Однажды баба Клава подошла к забору и сказала:

— Здравствуйте, сосед.

Кирюхин ползал меж грядками на четвереньках и, подняв голову, неохотно сказал;

— Здравствуйте.

— Какой у вас сад обихоженный, — сказала баба Клава, уже предчувствуя долгий, неторопливый разговор о жизни, о международном положении, о погоде. — Чего только в нем нет!

Кирюхин отозвался неопределенно;

— Как сказать.

— Я вот смотрю и думаю: сколько же килограммов уродится у вас ягод всяких!

— Много, — сказал Кирюхин, принялся за свое дело и уж больше не обращал на женщину никакого внимания.

Баба Клава постояла немного и, огорченная, как она говорила потом, словно оплеванная, отошла от забора. У нее сложилось убеждение, что человек он грубый, жестокий, людей не любит и, очевидно, жадный.

Когда поспела клубника, баба Клава, подавив в себе неприязнь к Кирюхину, попросила его продать для Андрюши свежих ягод.

— Заходите и рвите сколько надо, — сказал Кирюхин.

— А что вы возьмете с нас? — осторожно спросила баба Клава.

— Ничего. Чего же с вас брать?

Баба Клава знала, что ранние ягоды стоят на базаре дорого, и, когда шла к Кирюхину, дала себе слово держаться с достоинством, не торговаться, уплатить, сколько запросит, и тем самым показать свое превосходство над ним. Ответ Кирюхина даже обидел ее.

— Нет, — сказала она, — даром я не возьму. Каждый человек должен получать за свой труд сколько полагается, а потом у нас есть средства, чтобы расплачиваться за покупки.

— Ну, как знаете. А я, между прочим, тоже не беден, — ответил Кирюхин.

Вечером, когда уложили Андрюшку, после захода солнца пили чай на веранде с распахнутыми окнами, баба Клава говорила Анне Петровне:

— Это какой-то чудак, право слово. За деньги продать отказался, а даром, говори г, бери сколько хочешь. Ты встречала где-нибудь таких? — и она осуждающе посмотрела в ту сторону, где жил Кирюхин. Было видно, что он ходит вдоль дорожек и поливает цветы.

— В жизни должен быть смысл, — разливая чаи, продолжала баба Клава. — А где смысл в том, как он живет? Можно ли так не уважать себя, свои труд, бессмысленно работать с утра до вечера и ничего не получать за это? Я сама всю жизнь трудилась и знаю, что, только когда твой труд ценят и расплачиваются за него, ты можешь считать свою жизнь осмысленной и быть довольной ею.

Анна Петровна, слушая свекровь, думала: а какое им, собственно, дело до этого странного, скучного и совершенно чужого для них человека?

Она выросла в семье, где внимание к людям, порядочность, честность, бескорыстие считали естественным, обязательным, само собою полагающимся, как, например, естественно и необходимо умываться по утрам, трудиться, обедать, спать. Однако в бескорыстии Кирюхина было уже нечто иное, не похожее ни на что, и, хорошо это было или плохо, она никак не могла понять.

Полуостывший чай был крепок и ароматен, и вечерняя тишина, и настоянный тонкими запахами растущих в кирюхинском саду цветов посвежевший к ночи воздух — все было очаровательно, мило. Хотелось думать не о Кирюхине, его странностях, а о своей молодости, о том, что вот она всего четыре года назад окончила университет, а уже считается в институте опытным сотрудником, ее ценят, скоро она защитит кандидатскую диссертацию и сколько еще хорошего, полезного сделает за свою жизнь!

В августе над поселком чуть не каждый день проползали тяжелые, набухшие сизые тучи, сияли молнии, гремели раскаты грома, а когда проясняло, мокро пахло распаренной землей, тополями и флоксами.

В один из таких дней случилось несчастье: Андрюша, спрыгнув с дерева, повредил ногу. Сперва этому не придали большого значения, уложили его в постель, полагая, что к утру все заживет. Но в полночь у него поднялась температура, ступня ноги покраснела, распухла и так болела, что Андрюша не переставал, плакать.

Еще с вечера наползала туча, не спеша и плотно закрывая собою синеву неба, а когда смерилось, начали вспыхивать далекие молнии. Грома пока не было, одни лишь голубые и резкие, так что вдруг освещался весь дом и деревья, вспышки в темном небе. Надо было срочна найти врача, оказать Андрюше помощь, но они не знали, где он живет и есть ли вообще в поселке врач. Все соседи давно уже спали, только в кирюхинском доме горел свет, и Анна Петровна, не колеблясь, постучала в калитку.

— Послушайте! — поспешно и тревожно заговорила она, когда Кирюхин вышел из дому и остановился по ту сторону калитки. — У Андрюши страшно болит нога, нужен врач.

— Здесь нет врача, — глухо из темноты отозвался Кирюхин. — Надо ждать до утра, когда откроется амбулатория.

— Но это невозможно. Он не дотерпит до утра! — воскликнула Анна Петровна.

Помолчав, Кирюхин сказал:

— На соседней станции есть больница, там и врачи дежурят.

В это время проворчал первый гром, так неясно и глухо, словно в оркестре попробовали настройку литавр.