От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Их было не так уж много. Они просочились, когда Краснов перезаряжал пулемет. Он тут же опять начал стрелять чтобы положить тех, которые были перед траншеей, а Симагин и Ефимов схватились врукопашную с теми, кто успел прорваться в окоп. Ефимов, озверев, действовал карабином, ухватив его за ствол. При каждом взмахе он дико, по-разбойничьи, взвизгивал:

— И-их!

— Давай, глуши! — кричал Симагин, сидя верхом на немце и лупя его по лицу гранатой. — Отрабатывай медаль!

Как раз в это время на помощь к ним прибежали Валерка с разведчиками. Разведчики были, как на подбор, рослые и все с ножами в руках.

Теперь Терентьев мог не опасаться за этот участок. Но не успел он облегченно вздохнуть, как рядом с ним закричал артиллерийский офицер:

— На картечь!

И капитан, обернувшись, увидел, что слева к ним бежит большая толпа немцев. Пушка тут же ударила, а Терентьев, упав на колени, выхватил у телефониста трубку и тоже, как и артилерист, закричал:

— Передать дивизионкам и минометам: огонь на меня!

16

И наступил полдень. Как раз то самое время, когда на передний край обычно привозили обед. Старшина Гриценко, помня свой утренний разговор с капитаном, не осмелился и теперь изменить установленный в роте порядок. Отправив термосы с борщом и кашей на батарею дивизионок, он самолично, подгоняемый все тем же тревожным нетерпением, покатил с кухням", распространявшими вокруг запах густого борща и дымка не потухших в топках головешек, к переднему краю.

Старшина Гриценко сидел на облучке рядом с ездовым мрачнее тучи. Не вернулся Рогожин, и старшина прекрасно понимал, что причиной этому могло послужить лишь одно и самое страшное: гибель солдата. Но старшина не знал, что случилось вообще с ротой, живы ли они там, на этой трижды проклятой площадке?

Минометчики тоже ничего толком не знали. Лишь одно объяснили они встревоженному старшине: командир вызвал огонь на себя, стреляли пятнадцать минут беспрерывно и только что прекратили стрельбу, поскольку на площадку, прямо с грузовиков, ушла целая рота автоматчиков и оттуда был подан сигнал двумя зелеными ракетами об окончании огненного налета. Связи с КП не было. То ли перебило кабель, то ли блиндаж, в котором размещался командный пункт роты, был разрушен. Кто подавал сигнал об окончании стрельбы — наши ли, автоматчики ли — тоже было неизвестно. Ракеты у всех одинаковые.

И Гриценко решил немедленно все разведать сам. Оставив поваров возле минометного взвода, он скорым шагом отправился на площадку.

Первые, кого он встретил по пути, были Валерка и Наденька. Они шли обнявшись, очень медленно, словно на прогулке, и кто кого из них поддерживал, Гриценко долго не мог понять. Лишь поравнявшись, он увидел, что Валерка вовсе ослаб, бледен, что у него пробита голова, разорвана гимнастерка, что глаза его утомленно, словно у курицы, прикрыты веками и что, если бы не крепкие, нежные руки Наденьки, обнимавшие его за талию, он бы наверняка свалился и не встал.

— Где тебя так разукрасило? — спросил Гриценко.

— В рукопашной, — ответила Наденька за Валерку.

— А командир?

Валерка с огромным усилием приподнял веки, взглянул на старшину, попробовал улыбнуться, но лишь тяжко вздохнул.

— Там, — сказала Наденька. — Там.

— Дойдете? Тут минометчики недалеко.

— Дойдем. Мы дойдем. — Наденька такими умоляющими глазами посмотрела на старшину, словно боялась, что тот и в самом деле сейчас отберет у нее Валерку. Гриценко только рукой махнул и зашагал дальше.

Прогнали мимо пленных немцев. Они трусили, испуганно озираясь по сторонам. Солдат, конвоировавший их, не был знаком старшине. "Из автоматчиков, должно", — подумал он.

Потом старшина увидел Рогожина и его гнедых коней. Гриценко стянул с головы свою щегольскую фуражку и долго стоял, потупясь, над ездовым.

— Так я и знал, — проговорил наконец Гриценко. — Что я теперь бабе его писать буду, мать твою за ногу. Эх! — И, натянув фуражку на голову, тронулся дальше.

Его окликнули:

— Старшина!

На огневой позиции сорокапяток стояли, ухмыляясь, артиллерийский офицер, Краснов, Симагин, начхим Навруцкий, бравый солдат Ефимов и разведчики. Больше всего поразил старшину вид начхима. Гимнастерка его теперь была аккуратно заправлена, ремень туго перетягивал талию, а пилотка сидела на его голове лихо, набекрень, как у Симагина.

— Не узнал, что ли? — спросил Симагин.

— Черти драповые, — проговорил старшина, и слезы навернулись на глаза ему.

— Жрать хочется, старшина, — сказал Ефимов.

А тебе только бы пожрать, — засмеялся старшина. — Сейчас, ребята вы мои, сейчас всех накормлю. Вы мне только командира…

— А вон, — Симагин кивком головы указал в сторону блиндажа, над которым торчал штырь радиоантенны.

…и тогда я страшно испугался, — продолжал, очевидно прерванный приходом старшины, рассказ Навруцкий.

— Только дураку страшно не бывает, — ободрил его Симагин.

— Но я сейчас только понял, что такое настоящий бой.

— Поздновато, конечно, но ничего, — вновь одобрительно отозвался Симагин.

И я стал как будто другим. Вам, вероятно, не понять моего чувства, но…