От рассвета до полудня [повести и рассказы]

Терентию Федоровичу недавно минуло сорок лет, и был он с виду не то чтобы грузен, как человек, на которого и смотреть-то нет никакой охоты, у которого поясной ремень, к примеру, давно уже перестал выполнять свои прямые функции и служит лишь поддержкой навалившегося на него живота. Нет, на Т. Ф. Шпака было очень приятно посмотреть и даже с удовольствием воскликнуть при этом: "Ого! Уродился же детина, дай ему бог здоровья!" Проще говоря, лейтенант Шпак весил около ста двадцати килограммов, и этот вес лейтенанта как раз соответствовал его росту.

Узнав о вызове, лейтенант велел запрятать кобылу, а сам, кряхтя, принялся натягивать сапог на левую ногу. В обычные дни не только по дому, даже по волостному отделению лейтенант имел привычку ходить, обув правую ногу в сапог, а левую в тапочку. В такой странно-разнообразной обуви он и по хуторам разъезжал без всякого стеснения. Да и то сказать, стесняться ему было некого: лейтенанта Шпака, слава мадонне, знал не только каждый житель волостного местечка или окрестный бирюк-хуторянин, но, верно, каждый бандит, которые еще остались кое-где в то послевоенное лето и в волости, и в уезде. Бандиты были вооружены немецкими автоматами да "вальтерами", жили в бункерах и лесных берлогах, вдруг появлялись то тут, то там, подкарауливая и убивая на тихих проселках спешащих по делам представителей власти, особенно коммунистов.

С этими недобитыми фашистскими молодчиками вел непримиримую борьбу лейтенант Т. Ф. Шпак на территории вверенной ему волости.

Т. Ф. Шпаку надлежало выследить, обезоружить и арестовать тех бандитов, чтобы в волости как можно скорее воцарилось полное благополучие, а бандитам в свою очередь хотелось расправиться с Т. Ф. Шпаком, который последнее время действовал так решительно, что у них не стало ни сна, ни отдыха, гонял их по волости из конца в конец, отлавливая или ликвидируя то одного, то другого.

Обувшись, лейтенант Шпак взял автомат, браво глянул на дежурного и направился к двухколесной таратайке, поджидавшей его возле крыльца.

Сперва лейтенант ступил на подножку, и таратайка так накренилась, что вот-вот готова была опрокинуться, а левая оглобля ее задралась к самым кобыльим ушам. Но потом оглобля опустилась, двуколка выровнялась, только рессоры ее почти совсем сплющились. Это значило, что лейтенант уселся посреди экипажа. Скоро, покачиваясь на съезженных рессорах, он ни шатко ни валко уже катил по пыльному проселку в уездный городок к капитану Андзюлису.

Дорога шла полями, холмами, лугами, оврагами, один раз кобыла вброд переволокла экипаж через тихую речушку, выбралась, поднатужась, на взгорок, и Терентий Федорович опять покатил, не спеша минуя придорожные распятия Христа на перекрестках да хуторские оазисы, видневшиеся слева и справа, где подальше от дороги, где поближе к ней. Рожь заколосилась, ветерок гнал по ее разливам волну за волной, в лугах косили и сушили сено, и хуторяне, завидя Терентия Федоровича, прерывали работу, снимали картузы и шляпы, раскланиваясь с ним. А он в ответ поднимал над головой руку, улыбался во весь свой большой рот и кричал басом:

— Лаба дена[2], понас Григулис! Лабас, пан Бережковский!

А в это время капитан Андзюлис, изящный, щеголеватый, подтянутый, с безукоризненным пробором в русых набриолиненных волосах, поскрипывая начищенными до лучезарного блеска сапогами, расхаживал по своему прохладному кабинету и, хмурясь, в нетерпеливом волнении поджидал лейтенанта Шпака.

Всякий раз, когда капитану Апдзюлису приходилось совершать подобную акцию — вызывать в уезд Терентия Федоровича, капитан чувствовал некоторое смущение. Причин для этого имелось вполне достаточно. Во-первых, капитан Андзюлис был ровно на десять лет моложе лейтенанта Шпака. Во-вторых, лейтенант Шпак не только в уезде, но даже в Вильнюсе был довольно известным и уважаемым человеком. В-третьих…

Третья причина заключалась вот в чем: как-то раз вечернею порой, с месяц или чуть побольше назад, лейтенант Шпак вилял на велосипеде по полевой тропочке в самой дальней волостной стороне и, минуя хутора да распятья божии, приближался к своему дому. Вдруг из соседнего лесочка, с треском разорвав вечернюю благодатную тишину, спустившуюся на землю с лазурных небес, по Шпаку саданули автоматной очередью.

Лейтенант враз свалился вместе с велосипедом на тропочку и, не мешкая, принялся отстреливаться. Одну очередь дал, вторую, повременил немного, третий раз выпустил пяток пуль и затаился, озираясь и прислушиваясь.

А вокруг царили мир и благодать. Терентий Федорович полежал еще минуты три, неприлично выругался и поднялся над тропочкой во весь рост. И только тут он почувствовал, что с левой ногой у него будто бы что-то неладно. Она была вроде бы уже не такая, как раньше. Она словно бы неловко подвернулась при падении и вроде бы побаливает. Пришлось опять сесть на тропочку и для выяснения обстоятельств стянуть с ноги сапог. А когда стянул, то из голенища кровь вылилась, и оказалось то прочное голенище с двумя дырками.