От рассвета до полудня [повести и рассказы]

И еще Терентьев любил правду и считал своим святым долгом говорить людям то, что думает о них. Даже когда можно было бы и поступиться этой правдой, промолчать, чтобы пощадить человека, его самолюбие, или, как говорят, уважить его, поскольку многим от терентьевской правды бывало очень худо — так она была резка и откровенна. Но Терентьев делать этого не умел.

Посреди усадьбы стояли две походные одноконные кухни. В одной кухне было мясо с макаронами, в другой — чай. На пароконной повозке, стоявшей тут же, лежали, укрытые брезентом, буханки хлеба и стоял термос с водкой. Сытые, с толстыми ляжками и покатыми боками, лошади, понуря головы, додремывали этот ранний, чуть просветлевший на востоке час утра.

Ездовые, повара и каптенармус, сгрудившись возле повозки, курили, мелькая огоньками цигарок и о чем-то тихо, лениво переговариваясь. Увидев капитана, они спрятали цигарки в ладонях и вытянули руки по швам.

— Вольно, вольно, — поспешно сказал Терентьев нарочито недовольным голосом, хотя был давно сердечно привязан к этим пожилым, старательным людям, которые все без исключения годились ему в отцы.

— Курите, — помолчав, добавил он уже мягче и прошел к лошадям, впряженным в повозку, и сейчас же одна из них, дрогнув холкой, всхрапнув, потянулась к нему мордой и коснулась подставленной ладони теплыми шершавыми губами.

Терентьев погладил ее по храпу и, ласково, виновато приговаривая: "Да нету, нету у меня ничего", поправил челку второй, стоявшей через дышло и тоже потянувшейся к нему мордой, лошади.

Это была пара самых обыкновенных крестьянских неприхотливых и безотказных лошадей гнедой масти. Одна из них вдобавок плохо видела левым глазом. И тем не менее они считались самыми знаменитыми среди всех ротных лошадей, так как прошли в обозе всю войну. Как впрягли их во время формировки батальона в сорок первом году в одно дышло, так и не разлучались они ни разу, да так и не отходил от них им на шаг хозяин-ездовой, услужливый, расторопный солдат Рогожин, по гражданской профессии — продавец молочных и колбасных изделий, обучавшийся учтивости еще у купца Чичкина. Иного человека, веди он себя как Рогожин, все бы в один голос презрительно назвали подхалимом или еще как-нибудь почище. Но ни у кого не поворачивался язык сказать этакое про доброго, бескорыстного Рогожина, ежеминутно готового услужить всякому, начиная от своих собратьев по службе, таких же, как он, обозных, и кончая самим командиром роты, храбрым и удачливым капитаном Терентьевым.

Вот и сейчас, поспешно отделившись от товарищей, Рогожин уже стоит, чуть наклонившись вперед, старательно и неуклюже, совсем не по-строевому, прижав руки к бедрам, и с готовностью ждет, что скажет ему командир.

— Ну как, Рогожин, — говорит Терентьев, обходя лошадь и сильно, звучно шлепая ладонью по ее крупу, — отъелись наши рысаки? Ты гляди, не зад, а настоящая печь, выспаться можно.

— Так точно, — с удовольствием спешит отозваться Рогожин. — Откормили. Теперь, только прикажите, до самой Москвы без остановки докатим.

— Хочется домой-то?

— Очень, товарищ капитан. Даже не поверите, во сне начал видеть, как вхожу я в свою квартиру, а жена, и ребятишки, и теща — все встречают меня.

— Ну, ничего, потерпи. Теперь уж скоро, — обещает капитан. — "Москва… — мечтательно произносит он, — как много в этом звуке для сердца русского слилось!" А? Разве не так?

— Так, — вздохнув, говорит Рогожин.

Капитан знает, что у Рогожина четверо детей — и все девочки. Тем не менее он спрашивает:

— Значит, одних девок народил?

— Прямо горе, — конфузливо смеется Рогожин. — Теперь, как приеду, за мальчишку примусь.

Капитан тем временем нагибается, берет лошадь за ногу, чуть повыше копыта. Лошадь дергает ногой, командир говорит:

— Стой, стой, дурачок. — И, посмотрев подкову, выпрямившись, произносит: — Перековать бы не мешало.

— Совершенно справедливо, — соглашается Рогожин. — Особенно на передние.

Этот разговор доставляет обоим истинное удовольствие. Рогожину приятно, потому что сам командир интересуется его лошадьми и, по всему видать, удовлетворен тем, как он, Рогожин, содержит их; Терентьеву же все это приходится по душе потому, что он с детства любит лошадей, знает в них толк, готов с восторгом часами говорить о них, сам учился в кавалерийском училище, накануне войны блестяще окончил его, и теперь они с ездовым как единомышленники отлично понимают друг друга.

Пока они ведут этот значительный для них разговор, лихой ординарец командира Валерка Лопатин, чертом выскочивший из подвала, получает для офицеров мясо с макаронами, хлеб и водку. Сзади него с котелками в руках выстраиваются в очередь сладко зевающие спросонья телефонисты и разведчики.