От Ренессанса до Барокко

Потому его девочка сродни образам Леонардо и Рубенса. В ней искрится, мерцает, манит та же колдовская и единственная женственность, которая существует вечно, как грация цветка, свежесть ветра, как песни птиц.

О чем рассказывает нам портрет девочки? Взгляните на него попристальнее. Вы увидите самого Вермеера, молодого, но уже умудренного опытом, почувствуете невероятную трепетность его души, нежной и ранимой. Ощутите силу живописца в эмалевой поверхности холста, где краски словно сплавлены огнем сердца. Всмотритесь и заметите, как по бледному лицу девочки словно бегут прозрачные, как дымка, тени, на миг задерживаются в миндалевидных глазницах, касаются тонкого, чуть вздернутого носика и ласково очерчивают мягкий подбородок.

В почти неуловимых валерах – сама душа художника, мечтательного и нежного.

Пластика античной культуры, роскошь венецианского Ренессанса, весь опыт искусства собраны на клочке полотна.

Как в зеркале, в этом маленьком холсте – время, страна, город, и, что самое таинственное, в изображении неизвестной девочки ощущается сам сфинкс Вермеер, один из немногих великих, лика которого мы не знаем. Как Леонардо, мастер из Делфта не оставил ни одного живописного автопортрета (хотя да Винчи в глубокой старости и решил запечатлеть свои черты в рисунке). Подумайте об этой на первый взгляд незначительной детали творчества Вермеера. Это по меньшей мере странно, если учесть, что для Яна (Иоаннеса) не было живописных задач, которые бы он не мог решить. Более того, любовь к изображению тончайших движений души своих героев могла натолкнуть мастера на мысль порассуждать с кистью в руке, глядя на себя. А проще говоря, создать автопортрет.

И однако в единственной картине «Мастерская художника», где он изобразил себя, он повернулся спиной к зрителю.

Видимо, Вермеер был предельно замкнут и осторожен. Его окружал иронический и прагматичный мир делфтского бюргерства. Ян сам был сыном бюргера, плоть от плоти этих закоснелых в погоне за золотом людей. Но в страшный день гибели своего учителя Фабрициуса он задумал победить смерть. И он достиг этой задачи. Десятки вечно живых людей родила его кисть.

Но он не хотел раскрываться перед любящей скабрезные анекдоты, хохочущей, горланящей компанией. Возможно, это были и добрые парни, хорошие мужья и братья, честные, порядочные люди. Но они не могли понять грез Вермеера, его стремления к созданию мира тишины и гармонии. Они наверняка не осознали бы его бесконечной любви к человеку.

И Вермеер тщательно скрывал от всех свою прекрасную, но слишком беззащитную тайну. Может быть, мы никогда не узнали бы о ней, если бы не милые лица героинь его полотен, молчаливые, задумчивые, порою грустные, реже веселые и ласковые. Это они рассказали нам о художнике. Немало очень важного нам поведала и «Девочка» из гаагского музея – эта жемчужина мировой живописи.

Вермеер вышел из мастерской. Скрипнули старые дверные петли, лязгнул замок. Влажное молчание летней ночи окутало художника. Странный лазоревый свет мерцал на зазубринах скользящих тучек. Они бесшумно задевали острые шпили Старой и Новой церквей и, задев копья башен Роттердамских ворот, пробежав несколько шагов, опрокидывались с неба в сонные воды реки Схи. Тяжелыми сизыми рыбинами плескались у пристани грузные лодки. Художник перешел через арочный мостик канала Старый Делфт. Темная зелень деревьев на набережной шептала мастеру: «Отдохни, отдохни».

Но ни желания спать, ни чувства покоя не было…

Ощущение незавершенности, неоконченности главного дела томило душу, щемило сердце. Вдруг теплые блики соскользнули на каменные сырые плиты мостовой, Иоаннес Вермеер остановился. Черепичные островерхие крыши скребли звездное небо.

Внезапно в тишине раздался лепечущий голос лютни. Как звонкие капели грибного дождика, летели в непроглядную темень улочки звуки серебряных струн. Негромкий женский голос мурлыкал старую, как мир, колыбельную.

Упала звезда. Ломкий след ее сверкнул в густой ряби канала.

Живописец глубоко вздохнул, остановился, послушал слова песни и зашагал в студию.

Когда свечи разгорелись и нелепые тени шарахнулись по углам, Вермеер не спеша повернул мольберт к огню. Взял палитру, кисти, муштабель. Привычным жестом придвинул табуретку. Сел у холста… Почти как живая, милая молодая женщина играла на лютне.

«Как медленно идет работа», – подумал мастер. Он знал, что времени остается мало и надо торопиться. Только он один из всей своей большой семьи знал эту страшную правду.

Пролетит немного лет, и тяжкая болезнь положит его в постель. Что будут тогда делать жена, восемь детей? Ах, сколько не окончено полотен, но еще больше не начато. Да, жизнь безумно коротка. Тишина царила в мастерской. Слышны были только шорох кисти, тиканье часов, скрип табурета.

Верная рука художника наметила отблески света на ожерелье. Заставила сверкнуть массивную сережку. Потом Вермеер отошел от полотна, долго, задумчиво глядел на картину. Взял флейц и нанес легкую лессировку на весь передний план. Немедля ярче, призывнее засветилось окно. Интимней стал полутон интерьера.