От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

В Вене мы дышали грозовым воздухом Балкан. То, что там происходило, становилось нам известно лишь частично, но это в разных аспектах сказывалось на пропаганде, деятельности легальной и нелегальной, тайной. После ряда абортов Болгария снова была беременна революцией. Я слышал, как с кремлевской трибуны импозантный парламентарий Коларов и худой, заросший до самых глаз бородой Кабакчиев с гордостью говорили о своей партии, единственной социалистической партии в Европе, верной, как и большевики, теоретическим принципам. Они называли себя «тесняками» в противовес рыхлым оппортунистам всех стран. Они утверждали, что уже захватили бы власть, если бы Исполком не опасался международных осложнений; теперь для этого нужно подождать, пока крестьянская партия Стамболийского исчерпает доверие сельских масс, которые затем повернутся к нам… Однако в июне 1923 г. профессор Цанков, при поддержке военного союза, совершил переворот. Толстый Стамболийский, гигант с курчавой головой, застигнутый в своем загородном доме, был как животное оседлан скотами и убит с примитивной жестокостью. Мощная компартия Коларова, Кабакчиева, Димитрова соблюдала нейтралитет, оправдываемый доведенной до абсурда верностью теоретическим принципам: «Рабочая партия не должна поддерживать мелкую сельскую буржуазию против крупной реакционной буржуазии»… Тотчас же подвергнутые преследованиям, ее лидеры признали в Москве свою ошибку и пообещали исправить ее. Слишком поздно. В сентябре коммунисты взялись за оружие, ослабленные и растерянные крестьяне практически не поддержали их. Были отдельные стычки, но шум затухающих перестрелок терялся в нарастающем грохоте наступающей немецкой революции…. Я был в Вене, когда в апреле 1925 г. царь Борис, которого мы называли «Убийцей болгар», чудом избежал покушения; 15 апреля генерал Коста Георгиев пал от пуль террориста. 17‑го все правительство собралось на его похороны в софийском соборе Семи Святых, когда адская машина обрушила один из куполов. Из — под обломков извлекли сто двадцать убитых, среди которых три депутата, тринадцать генералов, восемь полковников, восемь высокопоставленных чинов. По странной случайности правительство и царская семья не пострадали. Покушение было организовано офицерами из военной секции компартии, действовавшими, быть может, на свой страх и риск — так как партию раздирали разногласия — или в соответствии с тайными указаниями; оно застало врасплох самих коммунистов, сразу же после этого войска и полиция начали хватать их, расстреливать, пытать, убивать. Шаблин, красивый улыбчивый мужчина, с которым я познакомился в России, был, кажется, живьем сожжен в печи. Два организатора покушения, Янков и Минков, погибли, оказывая сопротивление. В мае на глазах пятидесяти тысяч софийцев повесили троих коммунистов, один из которых, Марко Фридман, педантично отстаивал на суде идеи и деятельность партии. Французский коммунист Эжен Леже, осужденный вместе с ними и затем при неясных обстоятельствах освобожденный, бежал в Москву и там исчез. Позднее я узнал, что он долгое время просидел в секретном изоляторе в Ярославле, сошел там с ума и был переведен в лечебницу. Многое из того, что я видел и узнавал, проливало на эти драмы нехороший свет. Целая группа участников нашей гражданской войны, влиятельная в секретных службах, ратовала за «диверсии в тылу врага», в частности, в Польше, нападение которой на Россию считалось только делом времени. С другой стороны, установившийся в партии авторитарный режим выливался в реакции резкие и отчаянные. Плюс ко всему наводнившие Вену македонские революционеры, внутренне разобщенные, купленные как минимум тремя правительствами (советским, болгарским, итальянским), были людьми, которые не остановятся ни перед чем. За каждое покушение в Софии многочисленные мелкие банды домогались вознаграждения сразу у нескольких секретных служб, связанных с тремя посольствами.

В день казни троих в Софии случай привел меня в Каринтию, на берег лазурного зеркала Вертерзе у подножия гор Караванкен, отделяющих Австрию от Югославии. Какие дали, какие высоты, какие удивительные пейзажи открывались среди нежной зелени горных склонов! Невыносимо. А вскоре сообщают — изменил Ярославский, советский военный атташе в Вене. Я только мельком видел его в посольстве. Мне было известно о его боевых заслугах, пьянстве, балканские дела наводили на него чудовищную тоску. Он бежал, оставив на столе короткую прощальную записку. Некто выследил его, настиг, заманил поужинать с женщинами, подсыпал ему чего — то в бокал. Затем этот некто достал из кармана фотоаппарат и сделал хороший снимок мертвеца, который мне с горькой усмешкой показали в полпредстве. ГПУ утверждало, что Ярославский вступил в контакт с Интеллидженс Сервис.