От руки брата его

— Со мной такое тоже случалось: я готов был поклясться, что человек крепко выпил, — сказал Ивен. — А потом оказывалось, что у него сердечный приступ. Все-таки нельзя судить о людях наспех, не разобравшись.

Кое-как Фенну удалось его выпроводить. Но когда Ивен шагнул за порог, Фенн вдруг спохватился:

— Ваш брат сказал нашим людям в Суонси, что он только что приехал из Австралии. Это что, правда?

Ивен остановился, круто повернулся к Фенну.

— Нет, — сказал он. — Это неправда. Очень жаль, что он солгал, но, по-моему, его можно понять.

Нотариус протянул Ивену соглашение.

— Надеюсь, тут все так, как вы хотели. Безо всяких ухищрений. Обычные договоры между партнерами мы составляем иначе. Там нужны твердые гарантии. А тут ведь совсем другое дело, сугубо семейное. Все основано на взаимном доверии. Может быть, вы все-таки поглядите?

Соглашение оказалось очень кратким. Ивен прочел его за две минуты, и первой мыслью, лишь на долю секунды задержавшейся в мозгу, было: да разве я и правда этого хотел?

Он был мрачен; слишком крут оказался поворот событий, разрушивших его вчерашний оптимизм. Множество забот, страх перед тем, что история с помятым «ягуаром» может повлечь за собой кое-что похуже, встреча с инспектором Фенном, точно ледяной душ, — все это, увиденное сквозь огромное выпуклое стекло бессонной ночи, наполнило его отчаянием, а старания оправдать Брона, казалось, исчерпали всю его решимость искупить вину перед братом. Ивен уже готов был верить, что Брон и вправду учинил какую-то бессмысленную дикость, врезался в чью-то машину, кого-то ранил, а может, и убил.

В глубине его памяти снова вспыхнули споры и раздоры, бушевавшие десять-пятнадцать лет назад. Не слыша толком голоса собственной совести, Ивен пассивно поддерживал отца, который непременно хотел поместить Брона в специальную лечебницу, а мать при поддержке доктора Гриффитса, тогда еще кутавшегося в лохмотья порядком изношенной гуманности, сопротивлялась отцу изо всех сил и поставила на своем.

«Есть вещи, которые мы так до конца и не поймем, — часто возглашал Гриффитс. — Ради бога, дайте мальчугану возможность справиться самому».

В доме постоянно возникали споры о природе порока, причем отец был ярым поборником одновременно и свободы воли, и теории врожденной порочности, иначе говоря, первородного греха.

«Порочные люди, — утверждал Гриффитс, — это люди неполноценные, либо получившие мозговую травму при рождении, либо жертвы преступлений, совершенных против них в детстве».

«Возможно, но все равно они порочны».

Ивену слышался голос отца из могилы:

«Он порочный или психически больной. Или и то и другое. Если хочешь, и то и другое».

— У вас есть замечания, мистер Оуэн? — осведомился нотариус.

— Да нет, пожалуй. Все просто и ясно. Если можно, я возьму это с собой и покажу брату — вдруг да мы решим вставить еще что-нибудь. Я вам позвоню через день-два.

Ивен сложил бумагу, сунул в карман. Пожал руку нотариусу и вышел. Пока нотариус из вежливости стоял у приоткрытой двери своей конторы, Ивен спускался со ступенек степенным шагом, потом пустился бегом.

Порочный или психически больной. Если хочешь, и то и другое. Он оставил Кэти во власти сумасшедшего.

6

Брон проснулся словно в коконе отстраненности. Он различал вокруг очертания каких-то лишенных смысла предметов на фоне голых белых стен. Он будто находился среди декораций для кинофильма, ему даже на секунду показалось, что все это застыло на экране. Потом над головой зажужжала муха, звенящая ниточка, разматывающаяся где-то в третьем измерении. На вбитом в стену крючке висела вешалка с темным костюмом, на рукаве дрожал солнечный зайчик. Чей это костюм? Кто его здесь оставил?

Брон не помнил, как он тут очутился, и припоминать не хотелось. Во сне перед ним прошла целая жизнь, полная бесконечных, бессмысленных сложностей и козней судьбы, и все это распалось на разрозненные обрывки, а потом и обрывки утонули во мгле. Что-то случилось, а что — он не помнил и вспоминать не хотел. Прошлого не существует, зато перед ним будущее, оно связано с настоящим. Слияние это неполное, но время развертывается, как ковровая дорожка, и он идет по ней и видит на несколько шагов вперед.

Незнакомая комната перестала быть незнакомой. Он здесь бывал, и не раз. И уже вырисовывался план действий, хотя очередность их прояснялась постепенно, по мере того как он, осознав одно, предугадывал следующее. Сейчас я встану с кровати, я надену этот кем-то забытый костюм, я открою окно и спугну голубей с подоконника, я увижу кошку на низкой стене, огораживающей прудик с зеленой тиной по краям, который наполовину укрыла плакучая ива.

Солнце зашло было за облако, но пробивается сквозь него. Человек с плугом вырезает на выступе горы инициалы и два пронзенных стрелой сердца. В окно потянуло дурным запахом. Этот запах — запах смерти. Он исходит от кошки и не исчезнет, пока не исчезнет кошка.