От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868–1918

Описанные выше процессии бастующих вызывали больше всего чувство недоумения, но кроме них мне приходилось дважды в день видеть из окна части лейб-гвардейского Гренадерского полка,[361] проходившие в военно-окружный суд и обратно. Этот полк, взбунтованный штабс-капитаном Дзевалтовским,[362] отказался идти в бой, был арестован, снят с позиции, доставлен в Киев и предан военно-окружному суду. И вот они ежедневно проходили по Александровской улице побатальонно, занимая улицу во всю ширину, держа друг друга под руки, ломаясь и напевая революционные песни. Нельзя было без боли в сердце и омерзения смотреть на эти наглые рожи. В довершение всего они судом были оправданы.

Офицеры и солдаты местного гарнизона держали себя пристойно и почти все отдавали мне честь. Очевидно, Георгиевские кресты все еще импонировали.

Как только выяснилось, что мне не предстоит никакого дела, я поспешил съездить в Москву, где у меня были близкие друзья и много старых моих сослуживцев.

В Москве последствия новых порядков сказывались уже гораздо сильнее. Не только все вздорожало, но уже были очереди на хлеб и выдавали всего по полфунта в день на человека. Трамваи переполнены настолько, что попасть в них можно было только в виде исключения. Извозчики были мало доступны, и приходилось огромные московские расстояния проходить пешком.

Навещая своих друзей, я в то же время пытался устроиться в будущем на частную службу, но это сразу мне не удалось и, прожив несколько дней, я выехал к своим в Симферополь.

Но и там не мог спокойно жить, волновали вести, доходившие из армии и, прожив дома недели две, поспешил вернуться в Киев. Когда же произошел прорыв Рижского фронта,[363] я был не в силах удержаться и, несмотря на всю бесцеремонность моего снятия с командования, решил предложить свои услуги и написал о том письма Верховному главнокомандующему генералу Корнилову[364] и военному министру Керенскому.

От Лавра Георгиевича Корнилова, затеявшего тогда свое движение на Петроград, ответа так и не получил. От Керенского получил письмо, в котором говорилось, что Временное правительство высоко ценит мои заслуги и боевой опыт, но по обстоятельствам времени лишено возможности ими воспользоваться.

Тогда я подал рапорт об увольнении в отставку и получил ответ: «Ввиду заслуг увольнению не подлежит, предназначен в Александровский комитет о раненых». Не получая ни содержания, ни пенсии, я, оставив свой адрес в штабе округа, выехал в Симферополь, где и жил как бы частным лицом.

В Симферополе я оставался до весны 1918 года, пережил в нем первых большевиков и германскую оккупацию.

Большевики заняли Симферополь 13 января 1918 года, обстреляли наш дом из пулемета, уверяя, будто из него по ним стреляли. Комиссар, вошедший в квартиру, обыска не делал, отобрал лишь шашку, висевшую в передней, и два револьвера и выдал в том расписку, но без подписи.

Несмотря на совершенные ими зверства: в ночь с 13 на 14 января ими были убиты до ста офицеров и затем в ночь с 11 на 12 февраля свыше двухсот, – ни генерал-лейтенанта Лихачева, ни меня они не тронули, не обыскивали и даже никого к нам не поставили в квартиры. Когда же ими были опечатаны все сейфы, в том числе и наш, в котором лежали пожалованные мне в 1916 году Бриллиантовые знаки Св. Александра Невского с мечами, я написал письмо председателю совета рабочих и солдатских депутатов, в котором объяснил, что эти Знаки нельзя рассматривать как простые драгоценности, что они пожалованы как боевая награда за завоевание Карпат, и просил мне их выдать. В ответ получил от председателя – что совет постановил в моей просьбе отказать. Мы уже думали, что знаки, очевидно, пропали для нас, но впоследствии оказалось, что при уходе большевиков они остались нетронутыми в сейфе.

На четвертой неделе Великого поста мы говели одновременно с Лихачевыми. В четверг пришли ко мне две молодые барышни и, войдя в кабинет, заявили:

– Мы пришли вас предупредить, чтобы вы и генерал Лихачев скорей уезжали отсюда. Мы сейчас с заседания рабочих, на котором был поднят вопрос о необходимости убить вас и Лихачева и, когда некоторые стали за вас заступаться, другие возражали – вот еще мы стольких убили молодых и вдруг остановимся убить двух стариков. Вам обоим необходимо бежать.

Я посмотрел на них, обе говорили серьезно, тем не менее я им ответил:

– Мы оба говеем и никуда не уедем. Конечно, я сейчас же сообщу Лихачеву, но уверен. что он ответит тоже самое. Прошу вас только ничего не говорить моим жене и дочери, чтобы преждевременно не напугать их и дать им спокойно отговеть. А там что будет. Во всяком случае, благодарю вас за участие и еще раз прошу этого не разглашать.

Лихачев отнесся к сообщенному совершенно также. Мы не только благополучно отговели и причастились, но оба здравствуем и по сей день.