От самого темного сердца

Желудок сводит. Сжимаю зубами язык, во рту вкус утреннего кофе смешивается с чем-то отвратительно кислым. Выступивший пот пахнет перегаром.

Он сбежал всего через полгода заключения. Ловкий фокус.

Вскрываю конверт и достаю письмо. Мэттью Мелгрену. Подчеркнуто.

«Мэттью». Как официально, ведь все зовут его Мэтти – мы, пресса, телевизионщики из криминальных шоу. Такие передачи шли по всем каналам.

Мэтти любого заворожит своей кажущейся нормальностью и обаятельной улыбкой. Красивый, образованный. Убийца, нарушающий все клише. Он не был одиночкой, не был замкнут, имел хорошую работу.

Подруга у него тоже была, и здесь ничего подозрительного. Недавно на DVD вышел простенький фильм о его взаимоотношениях с моей мамой. Продюсерам прилетело за то, что на роль убийцы они позвали настоящего красавчика. Весь «Твиттер» шумел о том, каким подчеркнуто неотразимым показали Мэтти и как невыносимо это было для родственников его жертв.

Только встревоженная общественность упустила главное: у него и сейчас нет отбоя от фанаток, которые заваливают его трусиками и порно, и по-настоящему оскорбительным для погибших женщин было бы показать Мэтти отталкивающим, переврать историю. В конце концов, будь он неказистым троллем, едва бы ему удалось привлечь своих жертв, втереться в доверие. Мне ли не знать.

Мэттью Мелгрену.

Глаза скользят дальше по тексту, дышать все тяжелее. Дойдя до конца, обращаюсь к маме. Голова раскалывается, во рту пересохло.

– Я рассталась с Томом. – Нужно говорить не об этом, но я должна собраться с мыслями.

– Софи, мне так жаль… Что случилось? Хороший вроде парень…

Фыркаю:

– Все они поначалу милые.

Слова повисают в воздухе, вызвав в нашей памяти одно и то же лицо.

– Он тебя обидел?

Я смеюсь, но без души.

– Сказал, что мне нужно чаще носить юбки.

– Софи, Софи…

Любому такой ответ показался бы глупостью, но я уверена, что мама меня понимает. Я с такой же уверенностью знала, что она горстями пьет таблетки, еще до того, как зависимость стала отражаться на речи.

– Ты мне не все сказала, верно?

Как всегда, мама видит меня насквозь. Какой смысл что-то скрывать, особенно сейчас?

– Мне пришло письмо. Из Бэттлмаута.

– Мэтти…

Даже сейчас, спустя столько лет после всего, что случилось… В ее шепоте – тоска, метание, неугасшая любовь… Я тут же вспоминаю о перочинном ножичке с перламутровой рукоятью, который храню в ящике комода. Боль помогает изгнать чувство вины, приносит облегчение. Боже, да я как собака Павлова!

Моей немецкой овчарке Бастеру тоже не чужды рефлексы. Каждый раз, когда раздается крик, неожиданный грохот или удар, он чувствует мое настроение и утыкается носом мне в ногу. Я треплю его за уши. «Хороший пес».

– Мэтти умирает, – говорю я маме без намека на радость или сожаление. – Рак поджелудочной.

– Сколько осталось?

Пожимаю плечами:

– Пара недель. Может, меньше. – Набираю побольше воздуха и медленно выдыхаю. – Пишет, что хочет поговорить. Увидеться.

– Сознаться?

В ее голосе слышится надежда, отчаянная потребность поставить точку. Мурашки по коже. Мне это необходимо не меньше, и все же…

– Возможно, но кто его знает… Он до последнего твердил, что не тот, кого все ищут.

– Ты поедешь?

– Не уверена.

Жажда получить ответы. Ужас перед правдой.

Опускаю взгляд. Руки трясутся, а с ними – крепко сжатое в кулаке письмо.

Глава 2

– Мне тоже пришло письмо, – говорит мама.

– От Мэтти?

– Нет. – В ее интонации проскальзывает разочарование, но она быстро берет себя в руки. – От тюремного капеллана по имени Билл.

– Старого?

– Что?

– Ничего. Извини. Не обращай внимания.

Старый Билл – из британского сленга[1]. Ей, как американке, он до сих пор чужд. А я так и не научилась спокойно переносить дискомфорт.

Когда нервничаю, начинаю глупо шутить. Мой психолог Дженис называет это защитным механизмом. Очередная уловка, чтобы уйти от реальности. За долгие годы я выучила немало таких приемов.

На одном из стикеров, расклеенных мамой по дому, написано: «Хватит обороняться. Пусть все видят настоящую тебя».

Ага, конечно.

– И что же сообщил этот капеллан? Билл.

– Что избавление в прощении. Что мне станет лучше, если я смогу отпустить обиду. Что я сама себе причиняю боль.

– Господи Иисусе.

– Не богохульствуй.

Не сомневаюсь, что эти двое – мама и капеллан – нашли общий язык.

– Надеюсь, ты сказала ему, куда засунуть свою проповедь о прощении.

– Я не ответила, но письмо сохранила. – Это мне уже известно, письмо она держит в коробке с фотографиями. – Если хочешь, прочитай.

– Спасибо, обойдусь.

– Вот бы все обошлось и мне полегчало…

Ее печаль отдается во мне ответной волной эмоций. Вот бы обнять ее, заверить, что все будет хорошо. Слишком поздно.

– Когда думаю о времени с Мэтти, то уже не знаю, что из этого правда, а что – мои детские фантазии.

– Какая разница?

– Для меня – большая.

Повисшее молчание таит столько невысказанного! Стольким хочется с ней поделиться… Как много всего не стоит и говорить… Обычно я ограничиваюсь мысленными разговорами.