Таким образом, лингвистические материалы дают возможность очертить и временные рамки влияния местных субстратов на санскрит — процесса, который прошел в своем развитии несколько этапов. В истории индоарийско-дравидийских и индоарийско-мундских контактов следует выделять ранневедийский и поздневедийский периоды, а также эпоху, хронологическими границами которой были конец поздневедийского этапа и время сложения классического санскрита. Наибольшее влияние местных традиций (по данным лингвистики) хронологически падает на вторую половину I тысячелетия до н. э.; предшествующий же и последующий периоды отмечены значительно менее интенсивным характером такого воздействия. Это может быть в полной мере объяснено после того, как будет более объемно выявлен механизм взаимоотношений индоарийской и доарийских культур Северной Индии и детально проанализирован весь фонд неарийских элементов. Однако и сейчас можно высказать некоторые общие соображения.
Прежде всего следует еще раз подчеркнуть особый характер «Ригведы» как текста священного, культового, передававшегося в строго фиксированных рамках и тем самым почти не подверженного свободным интерполяциям и внешним включениям. Эта специфика древнейшей из Самхит была, хотя, возможно, и не в столь явно выраженной форме, присуща всей ведийской литературе (исключение, пожалуй, составляет лишь «Атхарваведа» — «веда заклинаний», которая в отличие от остальных трех Самхит, связанных с ритуалом сомы, ориентирована на домашние ритуалы и затрагивает различные стороны повседневной жизни древних индийцев). Для раннего периода ведийские тексты — единственные письменные источники, которые имеются в распоряжении ученых. Возможно, их функциональная специфика заслонила от нас подлинный характер контактов «пришлых» и «местных» этнокультурных структур. Иное дело эпос, литература Сутр (преимущественно Грихья-сутры), грамматические и научные трактаты (прежде всего по медицине), а также палийские буддийские сочинения. Несмотря на особенности каждого из этих жанров, им присущ значительно более «открытый» характер по сравнению с ведийскими текстами, они не столь строго ортодоксальны и охватывают широкий спектр проявлений человеческой деятельности. Буддийская литература по своей направленности была более народной, чем ведийские и брахманские сборники, отличалась и их аудитория. Подобным образом следует, видимо, объяснять почти полное отсутствие субстратных влияний в дошедших текстах на древнеиранских языках — памятники которых, впрочем, и во много раз меньше по объему и лексическому материалу, чем ведийская литература, — в священной книге иранцев «Авесте» и в ахеменидских древнеперсидских надписях, во многом также следующих определенной религиозно-идеологической и традиционной языковой норме. В древнеперсидском известны, например, лишь единичные лексические заимствования: «дипи» — надпись, текст (из эламского) и «машка» — меха для переправы по воде, кожаная лодка (из семитских языков). Между тем персы уже долгое время находились в контактах со старым местным иранским и переднеазиатским населением, испытали большое влияние древней эламской культуры и значительное время были в политической зависимости от Элама. Если бы до нас дошли древние западноиранские священные гимны и эпические песни (об их существовании свидетельствуют и данные античных источников), они, безусловно, были бы во многом сходны с авестийскими и ведийскими гимнами, а также, очевидно, не упоминали бы таких слов, как «дипи» (последнее, кстати, проникло через иранское посредство из ахеменидской эпохи и в индийские языки, где употреблялось в формах «дипи», «липи»).
Объяснение неравномерности процесса индоарийских и местных языковых и — шире — этнокультурных взаимоотношений едва ли, однако, можно сводить лишь к специфике дошедших до нас памятников древнеиндийской литературы. Думается, что, учитывая это действительно важное обстоятельство, следует обратиться и к конкретной исторической ситуации, для которой характерны довольно сложные контакты индоариев и неарийских племен и народов, контакты, протекавшие в разные хронологические эпохи и на различных территориях, где роль местных субстратов не могла быть одинаковой, а также на разных этапах социально-политического и культурного развития самого индоарийского населения.