От слов к телу

Таким образом, публикации в «Пегасе» не только пропагандировали литературную самоценность материалов, предназначенных для тех или иных кинопостановок, но и задавали определенные стандарты в репрезентации определенных кинематографических кодов, которые впоследствии получили широкое распространение (введение кинотитров в литературные тексты, иллюстрирование кадрами из фильмов и пр.). Круг авторов и проблематику, поддерживавшуюся «Пегасом», отчасти унаследовали киноиздания 1917–1918 гг., ориентированные на массового читателя («Кино-Газета», «Немое искусство», «Мир экрана» и др.), однако социально-политические и финансово-технические проблемы того периода свернули эту практику.

Складывавшийся подобным образом кинематографический контекст в литературе с началом 1910-х годов существенно расширился за счет литературы «бульвара», заняв видное место на страницах массовых периодических изданий («Синий журнал», «Аргус», «Огонек», «Солнце России», «Сатирикон», «Новый Сатирикон» и др.). Ориентируясь на западный опыт иллюстрированных еженедельников облегченного содержания, творцы одного из этих журналов прокламировали свои задачи следующим образом: «Цивилизация сделала из жизни кинематографическую ленту. Красивое, пошлое, грандиозное, смешное, трагедия, фарс — мелькают перед глазами удивленного, оглушенного человека». Объявив своей задачей создание «конспекта самой великой науки — жизни», они составляли его в виде «занимательного калейдоскопа», не скрывая генетической связи подобного освещения событий с кинозрелищем[871]. Особый интерес к нему проявляла редакция «Синего журнала». В нем была заведена постоянная страничка «Наш кинематограф», хотя эта тема присутствовала и в других рубриках: «Жизнь движется лихорадочно ускоренным темпом. <…> События мира, как в кинематографе, мелькают перед нашими глазами»[872].

Как отмечает американская исследовательница, распространение массовой литературы в России привело не только к созданию специального печатного языка, но и к новым визуальным способам его репрезентации[873]. Этот вывод следует расширить наблюдением о том, что стилистическое и семантическое своеобразие оформления обложек в серийных детективных романах было абсолютно идентично графике ранней кинорекламы с ее непременным графическим выделением «крупных планов» — лиц героев, заключенных в «окуляр» зрительского внимания.

Семантическое сходство с кинематографом проявилось в общей практике иллюстрированных еженедельников «нового типа», обычно относимых к бульварной литературе. Именно в них они сложились в особые формы синтетических сообщений, где обязательная иллюстрация (рисунок или фотография) сопровождалась текстовым пояснением. Калейдоскопическая концентрация большого количества сюжетов на одной странице явным образом моделировала репрезентативные особенности кинематографа с его бесконечной сменой сюжетов (как правило, столь же непритязательных) и, несомненно, апеллировала к зрительскому опыту читателя. Это явление, между прочим, констатировали и сами участники подобных изданий. Один из активных участников «Синего журнала» Аркадий Бухов однажды подытожил свои размышления о схождении кино и литературы, оценивая воздействие технического прогресса на художественную культуру: «<…> Литература еще не вплотную подошла к кинематографу. Художники слова и кисти все еще церемонятся и делают наивные глаза перед тем, как отдать свое творчество великому делу оживленной фотографии — а кинематограф уже вошел в литературу, вошел в прессу. <…> Кинематограф в будущем — это газета толпы. <…> Кинематограф победит, но в этом будет не крушение культуры, а, наоборот, — победа ее. <…> Кинематограф побеждает и в том факте, что навстречу ему уже идут художество, и литература, и печать — в этом великое знамение времени: это первый победитель, которому не сопротивляются…»[874]

Позднее он вновь вернулся к рассуждениям о кинематографе как источнике литературного вдохновения, сделав при этом важное наблюдение: «<…> Литература живой фабулы у нас еще не получила права гражданства, коим она давно пользуется на Западе. Это — кинематограф, который не убивает, а оздоравливает театр, убивая в нем театральную затхлость и вызывая из небытия новых зрителей»[875].