От слов к телу

И, наконец, пятый прием был прибережен Матвеевым и Олейниковым для финала их рецензии. Соавторы по доброй советской традиции апеллировали тут к мнению «нашего зрителя» (= «нашего народа»), причем, опять же по традиции, было совершенно непонятно, откуда это мнение им стало (или станет) известно — никакие социологические выкладки к ссылке на «нашего зрителя» не прикладывались:

<М>ы никогда и не предъявляли стопроцентных требований к фильмам, закупаемым за границей. В таких случаях мы ставим вопрос иначе, мы выясняем, какие реакции может вызвать картина у нашего зрителя.

Точно так же мы должны решать вопрос о «Безбожнице».

Оправдывает ли в какой-либо мере эта фильма религию, вызывает ли она у зрителей сочувствие к американской государственности или же, наоборот, — она разоблачает и вскрывает всю гнилость этой государственности?

Мы убеждены в последнем.

О «масочной» поэзии Николая Олейникова написано немало. Его кинорецензия на «Безбожницу» Сесиля Де Милля позволяет добавить к уже выявленным маскам еще одну — маску изощренного советского демагога, за которой прячется лицо умного, здравомыслящего человека с хорошим вкусом.

Екатерина Лямина ИЗ КОММЕНТАРИЯ К «ДОМИКУ В КОЛОМНЕ»: О НЕКОТОРЫХ ВИЗУАЛЬНЫХ АСПЕКТАХ ФАБУЛЫ

Предлагаемая заметка — небольшая иллюстрация к выдвинутому в одной из недавних работ тезису о характерной для всех структурных и смысловых уровней «Домика в Коломне» (далее: ДвК) осциллирующей двойственности[397]. Ею, в частности, отмечены и развитие действия, и визуальная составляющая — связанные, как будет показано ниже, довольно тесно.

Уложенная в несколько дней[398] фабула:

«стряпуха Фекла» умирает «в ночь пред Рождеством» > «после» вдова решает, «что два, три дня — не доле — / Жить можно без кухарки» > в тот же вечер в доме появляется Мавруша > «проходит день, другой» > «поутру, в воскресенье, мать и дочь / Пошли к обедне» > не дослушав ее, вдова возвращается домой и своим появлением оканчивает фабульную часть поэмы —

при бесспорном динамизме и стремительной развязке (приход матери «в лачужку», ее падение без чувств и бегство псевдокухарки — события десяти строк, распределенных между октавами XXXV и XXXVI, продолжаются не долее минуты-полутора) содержит как отрезки относительно ровного течения, впрочем до предела насыщенные (скажем, строфа XXXII, описывающая «профессиональную деятельность» Мавруши), так и моменты ретардации[399].

В известном рисунке автора к ДвК (см. илл. 1) зафиксирован один из таких моментов. Точнее, со свойственной Пушкину экономией художественных средств, здесь сведены три ретардации, возникающие в линии каждого из трех героев поэмы. Кухарка, уверенная, что обе хозяйки слушают обедню, занимается бритьем. Она расположилась за столиком с известной долей непринужденности — во всяком случае, откинувшись на спинку стула, а не подавшись вперед, чего можно было бы ожидать, если бы бритье совершалось лихорадочно, впопыхах (ср. указание в тексте: «Пред зеркальцем Параши[400], чинно сидя»), — и еще не видит, что за ней наблюдают. Но неведению суждено продолжаться считанные доли секунды, ибо вдова, увидев, что происходит, уже то ли воздела в ужасе руки, то ли всплеснула ими (она запечатлена в некоем «гибридном» полудвижении: для «воздевания» локти ее недостаточно подняты, а для «всплескивания» не хватает соединенных ладоней[401]), и с ее уст вот-вот слетит «Ах, ах!». Кот замер в позе покоя, однако хвост, протянутый по полу (а не обвитый, что было бы более характерно, вокруг тела), возможно, свидетельствует, что в следующий миг положение его обладателя резко изменится.

Илл. 1.