Бюрократическая машина французского абсолютизма была самой мощной в тогдашней Европе. Однако в силу своей архаичности — продажи должностей, роли личных связей, политических привилегий вроде права ремонстраций — она сохраняла в себе элементы сословного представительства. В условиях Тридцатилетней войны саботаж налоговой политики чиновничеством сделал неизбежной частичную модернизацию государственного аппарата, центральным элементом которой стали провинциальные интенданты.
Зарождение этого института относится к середине XVI в., когда в условиях обострения социально-политической борьбы в стране правительство стало значительно чаще рассылать в провинции своих чрезвычайных представителей, профессиональных юристов и финансистов, которые оказывали губернаторам в качестве членов их советов необходимую помощь в технических вопросах управления. Уже в период религиозных войн интенданты иногда по нескольку лет задерживались в провинциях, но только в конце 30-х — начале 40-х годов XVII в. они из экстраординарных комиссаров превратились в постоянных представителей правительства на местах. Главной сферой их полномочий были финансы, но под их контроль была поставлена вся провинциальная жизнь. Располагавшие поначалу лишь небольшим штатом личных секретарей и информаторов, интенданты были не в состоянии подменить собой органы старой администрации. Но это и не входило в намерения правительства, которое рассматривало интендантов в первую очередь как агентов информации и контроля: их задачей было устранение злоупотреблений, борьба с саботажем чиновничества и проведение в жизнь чрезвычайных правительственных мер. Вышедшие в большинстве своем из числа докладчиков прошений, назначаемые королем и рассчитывающие на продолжение карьеры в Королевском совете, интенданты и были надежными проводниками административной централизации. В основе их деятельности лежали единоличие, строгая иерархическая соподчиненность и преимущественно административные, а не судебные формы принятия решений, что было вызовом административным традициям королевских трибуналов, коллегиальных судебных органов. Местное чиновничество враждебно относилось к интендантам, и в годы Фронды они были временно отозваны. Только в период самостоятельного правления Людовика XIV этот институт окончательно стабилизировался.
Рост материальных возможностей государства наглядно проявился в военной и финансовой сферах. Феодальное ополчение — бан и арьербан — утратило к XVI в. военное значение. Уже на исходе Столетней войны во Франции была создана постоянная наемная армия — ордонансовые роты, в которых к началу XVI в. служило около 3 тыс. тяжеловооруженных рыцарей-жандармов и 4–5 тыс. конных слуг. Имелось также несколько десятков тысяч освобожденных от тальи ополченцев-лучников, использовавшихся обычно для гарнизонной службы, и несколько тысяч наемников-швейцарцев. В годы Итальянских войн действующие армии достигали иногда 30–40 тыс. человек. С развитием огнестрельного оружия рыцарская конница, швейцарцы и лучники постепенно утрачивали свое значение. Господствующим типом военной организации становится наемная армия кондотьеров, расцвет которой приходится на первую половину XVII в. Капитаны и полковники получали, а нередко и покупали у короля комиссии на вербовку легкой кавалерии и вооруженной мушкетами и пиками пехоты. Фактически роты и полки были собственностью своих командиров, и дисциплинированность этой армии обеспечивалась личной верностью офицерского корпуса правительству. Численность армии мирного времени несколько возросла по сравнению с началом XVI в., но все же оставалась скромной: 25 тыс. человек. Только вступление Франции в Тридцатилетнюю войну привело к стремительному (в 3–4 раза) росту армии и породило попытки покончить с традициями кондотьерства. Это было частично достигнуто за счет сосредоточения военной администрации в руках гражданских чиновников — статс-секретарей и армейских интендантов, прикомандированных к действующим армиям и не без успеха осуществлявших политический, административный, судебный и финансовый контроль. Однако настоящая реорганизация французской армии произошла только при Людовике XIV.