От Сталина до Ельцина

Или, к примеру, проект переброски сибирских рек в Среднюю Азию. Косыгин считал, что это нанесёт невосполнимый ущерб экологии. После смерти Косыгина против этого проекта выступили известные писатели во главе с С. Залыгиным и В. Распутиным, широкая общественность, и работы были прекращены.

«Чёрное золото» и газ Сибири становились основной базой топливно-энергетического комплекса страны, крупным источником валюты. Тогда и развернулась острая борьба за выбор наиболее эффективного направления прокладки газопровода из Западной Сибири. Косыгин сам вылетал на место, в Тюменскую область, чтобы убедиться, какой вариант выгоднее: северный — по малоосвоенной территории или южный — по густонаселенным районам.

Не могу не вспомнить о забавном случае. Наш вертолёт приземлился в двухстах метрах от разведочной буровой. А день был морозный, ветреный, и мы, пока дошли до буровой, обморозились. Взглянув на Алексея Николаевича, я увидел белое пятно на его щеке и посоветовал растереть его снегом. Он, в свою очередь, посмотрел на меня и пальцем показал на мои белые уши. Смеясь и морщась, мы растёрлись снегом. Уши мне жгло, как кипятком. За обедом в столовой мы продолжали посматривать друг на друга, улыбались, указывая: он мне — на уши, я ему — на щёку, которые в тепле из белых стали огненно-красными. До того доверчиво и открыто смеялся Алексей Николаевич, что невольно думалось: «Какой хороший человек рядом!».

И только вернувшись в Москву, и ещё раз внимательно рассмотрев варианты трасс, он принял решение.

Косыгин собирал совещания обычно в Совете Министров, и мы, сойдясь в «предбаннике», где шла подготовительная работа, вели деловые беседы с непосредственными исполнителями. Сюда приходили референты, консультанты, заведующие. Любой вопрос, который предстояло обсудить на Президиуме, рассматривался здесь досконально. По ходу дела Косыгин задавал множество вопросов. «Вы точно знаете?» — обычно спрашивал он министра или его заместителя, искоса взглянув на него цепким взглядом. К тем, кто не был готов сразу дать чёткий, вразумительный ответ, но обещал узнать, а затем и доложить обо всем ему, Косыгину, Алексей Николаевич относился сдержанно и терпимо. Однако он жёстко выражал своё недовольство, если перед ним «финтили», изворачивались, стараясь скрыть свою неосведомленность. Но я не помню ни одного случая, чтобы Косыгин был грубым, предвзято настроенным, тем более, чтобы оскорбил кого-то. Он был сдержан, спокоен, не любил панибратства и не давал повода к этому.

Могу сказать: смысл жизни Косыгина заключался в работе. Даже на прогулках в Кисловодске, в дни отпуска, или в командировках по стране или же за рубежом разговоры мы вели, как правило, о делах. За много лет ни я, ни другие его заместители, которые жили в одном доме по Воробьёвскому шоссе, ни разу не бывали в его квартире. И только дважды, в его два последних юбилея я побывал у него на даче. За праздничным столом, после одной-двух рюмочек коньяка, он несколько «раскрывался». От внешней суровости не оставалось и следа, он искренне улыбался, лицо светлело от душевной теплоты, и он становился в чем-то похожим на человека, пришедшего с приятного свидания.

Бывая вместе с Алексеем Николаевичем на заседаниях у Брежнева, я замечал, что Леонид Ильич бросает на меня выразительный взгляд, как на «косыгинца». Я и в кабинете у Генсека не скрывал, что мне нравится, как твёрдо и прямо отстаивал Косыгин свои мысли и решения, как остро и неожиданно он реагирует на каверзные вопросы. Брежнев, уже отяжелевший и привыкший к славословию, слушал его вполуха, ревниво поглядывал на своих прирученных соратников и хмурился, когда видел внимательно слушающего. Всем здесь было понятно, что Брежнев, а не Косыгин «хозяин страны», что Косыгин у него не в особой чести, поэтому нередко обсуждали крупномасштабные косыгинские выступления поверхностно и бегло.

Вспоминаю, что после подобных заседаний Косыгина буквально трясло от возмущения, от того, как непродуманно и поспешно принималось решение по той или иной важной проблеме. Но, увы, один, без поддержки всемогущего Политбюро, Алексей Николаевич практически ничего не мог сделать по ряду актуальных вопросов.

Брежнев все больше и больше отстранялся от рассмотрения планов и государственных программ, — то ли ему было скучно, то ли силы начали сдавать. Скорее, не понимая всей сути дел, он завидовал уму Косыгина, его знаниям и подлинному авторитету. Между ними возникла незримая, психологическая напряжённость, которая всё нарастала, хотя внешне это особо не проявлялось. При Брежневе роль Политбюро, ещё недавно полновластная, стала ослабевать. Немало совместных решений Политбюро и Совмина, громкие постановления исполнялись плохо. Возникали новые проблемы, накапливались незавершённые дела. Во многих отраслях снижались дисциплина и контроль.