От Сталина до Горбачева. Воспоминания хирурга о власти в СССР

Приятный момент на смене – еда. В полдень, а в вечерние смены – часов в шесть-семь заявлялся зольщик и спрашивал:

– Коля, небось за обедом сходить?

Ему доставляло удовольствие поболтаться по поселку. Иногда что-то перепадало в столовой, наших зольщиков там знали. Рабочим пищу не носили, буфета или столовой не было. Перерыв не полагался, ели тут же, где работают, чаще черный хлеб с кипятком.

Времена года очень отзывались на станции. Летом не работа, а удовольствие. Нагрузки маленькие: светло всю ночь, освещение не включают. Топлива избыток. Склад полон. Ходишь, бывало, по транспортерам, видно далеко, обдувает запахом древесины. На Севере тепло имеет особую прелесть, его все время ощущаешь как благодать. Но лето в Архангельске короткое – два месяца и снова пасмурно, тучи, дождь, холод. Зимой нам доставалось сполна – вечерний пик нагрузок и утренний пик. С трех часов и до восьми и утром – с семи утра до десяти – жмет диспетчер: давай 6000 киловатт! Турбины работают почти на пределе.

Но турбины что – им бы пар, а вот котельная в постоянной лихорадке. Требуется равномерная подача топлива и искусство ведения топки. Коля Михайлов дело знает, но топливом приходится обеспечивать мне: вот и бегаешь вдоль пассов и транспортеров от станции на завод:

– Почему ленты пустые?

– Видишь, простой, лесу нет.

Бежишь на склад:

– Девочки, давай, давай, пар садится!

Девочки уже платки размотали, телогрейки сняли, свежую щепу подобрали, приходится ковырять старую, она смерзлась в камень. Сам покопаешь для воодушевления и согреву и снова на завод:

– Скоро топливо подадите?

– Да поди ты: тут план горит.

Я никогда не носил ватника, бегал в одной спецовке. Намерзнешься чуть живой – и на котлы к водосмотрам, в тепло. Постучишь по манометру: если стрелка идет кверху – можно вздохнуть. Счастлив, когда смену дотянешь, с графика не сползешь.

Быт. Именины. Сравнения

В комнате жили дружно, хотя без особой теплоты. Костя Квасков – электрик, москвич, интеллектуал. Масса анекдотов, историй, немецкие журналы читает. В январе 1933-го он первый просветил нас о Гитлере. Пашка Прокопьев – архангелогородец, модник, выпивоха. На третьей койке люди менялись – не помню. Еще был один приходящий – Володька Скрозников, старше нас, женатый, с завода. Добрый, прямой, картавый, низкорослый, матерщинник. Очень приятный.

Вечера и ночи – преферанс по четверть копейки с пивом. Пиво без карточек в главном магазине. Я играл без азарта, когда переходили на очко, отказывался твердо.

В начале декабря вспомнили про мой день рождения (19 лет). Денег не было, Володька снял со своей книжки последние и купил вина. Первый раз в жизни попробовал – было противно, но пил и напился вдрызг. Не помнил, что было. Утром похмелье, рвота. Реакция осталась на тридцать лет – желудок не принимал. Этот рефлекс спас меня: у хирургов спирт всегда под рукой, спиться легко.

Вместо выпивок в моей жизни были отдушины – работа и чтение. Третья отдушина, любовь, уступала первым.

Хочется сравнить «век нынешний и век минувший». Вот эти впечатления, выверенные и взвешенные. Отношение к труду было честное. Не воровали на производстве. Разводов было немного. Пили умеренно. Бедность – питались плохо, но не голодали. Одежду носили до износа. Жили в общежитиях и коммуналках. Преступность низкая.

Началась вторая пятилетка. Много было обещано, ничего не выполнено.

Болезнь мамы. Любовь. Дядя Павел

Когда начинал писать, казалось, все забыл. Потом пришло прояснение: последовательность событий, чувства, даже ключевые слова, по которым диалоги придумал.

Первый период в той комнате на четверых занял всю зиму. Это была адаптация к быту, освоение профессии, человеческих отношений. Настроение было неплохое. Тосковал по одиночеству. Редко удавалось одному подумать, кто-нибудь всегда в комнате разговаривал. Короткие письма писал маме каждую неделю, получал ответы.

Книги, конечно, читал. Библиотека на заводе была приличная. Приоделся. На базаре купил морской шлем (зюйдвестку?), шнурованные сапоги и полушубок, а для выхода – желтые ботинки, экспортные, «Скороход»! Соседка сшила рубашку с приставными воротничками. Первый галстук купил. Карточка сохранилась с той поры: смешной мальчик!

В первую же зиму мне нашли хорошее дело: заниматься с рабочими, готовить их к сдаче техминимума. Сначала учил кочегаров, потом машинистов. Народ пестрый, но больше молодые с тремя-четырьмя классами начальной школы. Семилетка среди рабочих тогда считалась «образованием». Учились с удовольствием, занятий не пропускали. Экзамены сдавали комиссии. Волновались, я тоже. От кочегаров началось мое преподавание и на всю жизнь.

Так и прошла бы первая зима 1932/33-го, если бы не случилось несчастье: заболела мама.

Маме не везло до конца. Она умерла в пятьдесят два года от рака желудка. На боли в животе жаловалась давно, ездила в Череповец на рентген. Подозревали язву, не нашли.

В марте 1933 года на станцию пришла телеграмма: «Амосову: срочно выезжай, мать больна». Отпросился, подменился сменами, поехал. Тревога.