От Терека до Карпат

Но 22 марта после шестимесячной блокады Перемышль пал. За три дня до сдачи гарнизоном его была предпринята решительная вылазка, войска были снабжены довольствием на несколько дней, что свидетельствовало о намерении их пробиться к своим. Вылазка была отражена блокадными войсками русской 11-й армии. Всего сдалось 9 генералов, 2500 офицеров и 120 тысяч солдат, взято свыше 900 орудий.

Падение Перемышля освободило 11-ю армию для участия в походе через Карпаты. Но ее корпуса были поделены между 3-й и 8-й армиями. Иванов отдал директиву, согласно которой обе названные армии, прорвав центр австро-германцев на фронте Уйгель – Чап, должны были выйти на Сатмар – Немети – Хуст, т. е. во фланг и тыл войскам, действовавшим против 9-й русской армии.

Австрийцы, разгадав замысел русских, обратились за поддержкой к Германии, и в конце марта был сформирован германский Бескидский корпус генерала Марвица в составе трех дивизий. Он был направлен к Мезо – Лаборгу. После длительных боев на главном Бескидском хребте к середине апреля корпусам 8-й и 3-й русских армий удалось овладеть главным гребнем этого хребта, но до выхода в Венгерскую равнину было еще далеко.

Кое-где пехота отбивала противника, вообразившего, что он наступает по собственной инициативе, кавалерия занималась усиленной разведкой.

Казачьему разъезду было поручено наблюдать за одним из таких боев и об его развитии и случайностях докладывать в штаб.

В один из дней хорунжего Казея с сопровождающим послали с донесением в штаб дивизии. Дорога лежала через местечко Мезо, но к нему уже подходили германцы. Никита все-таки сунулся: вдруг удастся проскочить, но ехавшие навстречу ему офицеры предупредили:

– Куда? Не проедете, – сказали они, – вон уже где палят.

За стеной крайнего дома стояли десять спешенных казаков. Они тоже предупредили:

– Не проехать вам, братцы!

И только хорунжий двинулся, защелкали выстрелы, запрыгали пули. По главной улице навстречу им двигались толпы германцев, в переулках слышался шум других. Казей поворотил, а за ним, сделав несколько залпов, последовали и казаки.

На дороге артиллерийский полковник, уже останавливавший Казея, спросил:

– Ну что, не проехали?

– Никак нет, там уже неприятель, – ответил Никита.

– Вы его сами видели?

– Так точно, сам.

Полковник повернулся к своим ординарцам и приказал:

– Пальба из всех орудий по местечку. Огонь!

И тотчас заговорила наша батарея.

Однако хорунжему Казею все-таки надо было пробраться в штаб. Разглядывая старую карту этой местности, случайно оказавшуюся у него, советуясь с товарищем, расспрашивая местных жителей, он кружным путем через леса и топи приближался к назначенной ему деревне. Двигаться приходилось по фронту наступающего противника, так что не было ничего удивительного в том, что при выезде из какой-то деревушки, где они, не слезая с седел, напились молока, им под прямым углом перерезал путь неприятельский разъезд. Он, очевидно, принял их за дозорных, потому что вместо того, чтобы атаковать их в конном строю, начал спешиваться для стрельбы. Их было десять человек, и казаки, свернув за дома, стали уходить. А те, поняв, что казаков всего двое, стали их преследовать.

В это время сбоку послышались выстрелы, и на Никиту карьером вылетели три казака – двое молодых, скуластых парней и один бородач. «Да это же наши соседи, станичники – котляревцы» – промелькнуло в голове у Казея, который узнал бородача.

– Певнев, ты? – выкрикнул он.

– Я, Никита Петрович, я! Узнал, чертяка?

Они столкнулись и придержали коней.

– Что там у вас? – спросил Никита у бородача.

– Пешие разведчики, с полсотни. А у вас?

– Десять конных.

Бородач посмотрел на Никиту, он – на него, и они поняли друг друга.

Несколько секунд помолчали.

– Ну, поедем, что ли! – запальчиво произнес бородач, а у самого так и зажглись глаза.

Скуластые парни, глядевшие на него с тревогой, довольно тряхнули головой и стали заворачивать коней. Едва они поднялись на только что оставленный холм, как увидели немцев, спускавшихся с противоположного холма.

Слух Казея обжег не то визг, не то свист, одновременно напоминающий моторный гудок и шипение большой змеи. Перед ним мелькнули спины рванувшихся казаков, и он сам, бросив поводья, бешено заработал ногами, только высшим напряжением воли вспомнив, что надо обнажить шашку. Должно быть, у них был очень решительный вид, потому что немцы без всякого колебания пустились наутек.

Гнали они отчаянно, и расстояние между ними и казаками почти не изменялось. Тогда бородатый казак вложил в ножны шашку, поднял винтовку, выстрелил, промахнулся, выстрелил опять, и один из немцев поднял обе руки, закачался и, как подброшенный, вылетел из седла.

Через минуту казаки уже неслись мимо него. Немцы свернули круто влево, и навстречу казакам посыпались пули. Это они наскочили на неприятельскую цепь. Однако казаки повернули не раньше, чем поймали беспорядочно носившуюся лошадь убитого немца.

– Каськову пригодится, – говорили котляревцы, – у него вчера убили доброго коня.