От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века

Послевоенные американские лидеры, в сущности, всегда вели себя как «задиристые петухи» с ядерными шипами, готовые сразиться с коммунизмом, Советским Союзом, демонстрируя тем самым свою «надежность», «мускулистую силу», «храбрость». Эти водевили рассчитаны на удовлетворение вкусов почти всех: и заказчиков политики, то есть «большой бизнес», и носителей полуфашистской идеологии, и шовинистически настроенной части населения. Фактор ответственности перед международной общественностью, интересы всеобщего мира и безопасности вообще не принимаются в расчет, игнорируются. Как подчеркивалось в журнале «Ньюсуик», американцев приучили, что кампании «ненависти в отношении русских» должны составлять неизбежную часть в нескончаемых политических представлениях. В результате послевоенное время характерно «перемежающимися оргиями ненависти» в отношении Советского Союза. В эти периоды подлинные дискуссии отодвигаются в— сторону, печать фанатично поддерживает официальную линию, а любых инакомыслящих зачисляют в ранг предателей.

Идеологические «ястребы» отвергают «размягченные» варианты политических доктрин, опасаясь, что туманная терминология может увести военную мысль «в чрезвычайно опасную и оторванную от действительности сторону, превратить ее в словесную шахматную игру»[688]. Поскольку, мол, различий между миром и войной больше не существует, то разоружение — это утопия, всякая экономия на обороне — преступление, любые переговоры с Советским Союзом — предательство, а мирное сосуществование всего лишь «затянувшееся перемирие» в «холодной войне»[689]. «Равновесие» страха уступает свое место «перманентному страху». Чтобы избавиться от него, нужна еще одна мировая война, в которой победят США, после чего и возможен всеобщий мир.

Но, как пишут более реалистически мыслящие представители американской общественности, те, кто рассуждает «о выигрыше» в ядерной войне, витают в облаках. Они «живут в прошлом, которое навсегда отменено ядерными вооружениями»[690]. В наше время силы смерти столь мощны, что могут уничтожить плоды эволюции всего живого мира. Будет уничтожена и смерть, ибо не станет жизни. К сожалению, убийцы человечества, если такое случится, избегнут наказания, ибо не останется ни субъекта преступления, ни его объекта. Американские лидеры любят разглагольствовать о «национальных интересах», средствах их достижения, но это в нынешних условиях всего лишь отжившие свой век стереотипы, поскольку в ядерном конфликте сгорят нации, их интересы и цели. Американские лидеры носятся сегодня и со стратегией «устрашения», будто не ведая, что в ядерном пожаре сгорят и устрашители.

Идеологической основой милитаристской истерии служит изрядно потрепанный миф о «советской угрозе». У «голубей» и «ястребов» здесь всегда было трогательное единство. Об этой «угрозе» американские лидеры говорят без конца с надоедливой назойливостью, понимая, что если они допустят слабину в пропаганде тезиса о «советской угрозе», то будет все труднее взимать с налогоплательщиков деньги на вооружения и обеспечивать сверхприбыли для монополий, а также убеждать союзников поддерживать американские военные авантюры. Поражает здесь лишь необъяснимое легковерие значительной части американцев.

Как отмечают Р. Барнет и М. Рэскин, «в течение почти 20 лет американская внешняя политика основывалась на кошмарах и фантазиях. Кошмаром была советская угроза Западной Европе — предположение о том, что путем угроз вторжения или просто за счет ловкой политики Кремль будет распространять свою власть и идеологию на континенте. Это „великое противоборство“ в Европе было источником и основной сферой „холодной войны“, в которую были вовлечены великие державы. Фантазией было Атлантическое сообщество, союз, как предполагалось, одинаково мыслящих людей, объединенных не только их оппозиционным отношением к коммунизму, но и решимостью строить экономическое и политическое сообщество Запада под руководством США»[691]. Через 10 лет после этого вывода сенатор Бамперс заявил, что «в течение многих лет после второй мировой войны наша внешняя политика определялась воинствующим антикоммунизмом… Эта основа нашей внешней политики начала давать трещины во время вьетнамской войны, когда мы постепенно пришли к осознанию того, что догма антикоммунизма, которую мы столь слепо и некритически обожествляли, может быть, совсем не то божество, которое нам нужно, а в некоторых случаях она может вообще оказаться противоречащей нашим важнейшим интересам»[692].