От ведьмы слышу!

— Действительно… Но я ничего не понимаю! Если Вику подставили, но у нее при этом железное алиби, почему вы прячете ее в образе рапиры? Почему теща детей отвезла в какой-то тайный бункер? Почему мы сидим и боимся, что нас подслушают?

— Да потому что на Вику объявлена охота! ОХОТА НА ВЕДЬМУ! Повсеместная, без правил, сроков давности и объяснений! Обнаруживший — тащит ее сначала на показательный суд в Трибунал, а потом на костер. И самое страшное, что охотятся на ведьму не люди. А такие же ведьмы.

— Но если им всем сказать правду…

— Для этого нужен доступ в главный терминал Общей Ведьмовской Сети. А мне туда теперь путь закрыт.

— Почему?

— Потому что на меня тоже охотятся. Я нарушил клятву мага на службе у закона. Я клялся служить Закону Матерей Ведьм. Но если этот закон подставляет невинного и позволяет убрать неугодного, я им больше не слуга. — Баронет, произнеся эту патетическую речь, закончил ее своей знаменитой циничной ухмылкой. — Кроме того, спасая Вику от погони, я позволил себе весьма сильно попортить внешность остальным Матерям Ведьмам. Так что они на меня злы. Чрезвычайно.

Авдей раздумчиво сказал:

— Раньше мне представлялось, что Трибунал Ведьм, наоборот, блюдет вопросы чести, борется с преступностью в ведьмовской среде, что он выше интриг и полностью неподкупен.

— Я лет сто назад тоже так думал, — хмыкнул Баронет. — Поначалу, когда Трибунал только создавался, все так и было: Великие Ведьмы с чистыми руками, горячим сердцем, холодной головой и трезвым умом. Защита угнетенных сестер, борьба с черной магией… Прошли века, сменились власти и эти, как их… парадигмы. Так что теперь Трибунал об этике да толерантности рассуждает только на бумаге. А на самом деле — такая грызня за власть, что останавливаться ни перед чем не хотят. Разумеется, простые, далекие от властных структур ведьмы и ворожеи об этом не знают. Для них Трибунал — символ справедливости и защиты, а уж Глава Трибунала — просто земное божество. И ты представь, что ощутили эти простые ведьмы, увидев, как с их божеством расправились. И увидели, кто расправился. Имя Викки Белинской у всех на устах…

— Что же нам делать?

Баронет спрятал в шкаф кристалл, прошел в гостиную (следом за ним и Авдей), налил из плоской фляжки себе и зятю коньяку Готье и, ласково поглядывая на рапиру в футляре, сказал:

— Прятаться. Пока.

— Пока что?

— Пока не появится возможность продемонстрировать ведьмовскому миру истину.

Авдей вспомнил освежеванную старуху и одним махом выпил коньяк, даже не ощутив его вкуса.

— А вы уверены, Баронет, что этому миру нужна истина?

Глаза старого змея изумрудно засветились. Он покачал бокал у губ, отпил с видимым удовольствием и лишь после этого ответил:

— Мы заставим их встретиться с этой истиной лицом к лицу. У них нет другого выхода. Потому что я не отдам им Вику на растерзание. А драться со мной в открытую возможно. Но очень сложно. Чревато многочисленными жертвами и разрушениями.

И великий маг Санвифагарот, по-змеиному улыбаясь, допил коньяк.

* * *

В пустой квартире, со стенами, обитыми серебряной фольгой, с мебелью, уныло доживавшей последние годы перед выбросом на свалку, с окнами, закрашенными белой краской, отчего свет в комнатах казался неживым и ненужным, звучали стихи:

Ты снишься мне прежней. Сойдя с полотна Ренуара
И веер сложив, ты меня обнимаешь робея.
И будто бы все хорошо. И лишь сладкие чары
Творила над духом и телом твоим ворожея.

Ты снишься мне прежней. Знакомой. Желанной. Родной.

Слиянною с плотью моей для страданья и ласки…
А то, что реально, — немыслимо и не со мной.
Не могут быть нашими эти жестокие сказки!

Ты снишься мне раньше, чем я успеваю коснуться

Подушки щекой. И заставить себя не заплакать.
И помнить тебя. И с тобой, засыпая, вернуться
К границам немого холста и багетного лака.

Авдей умолк. Отложил в сторону измятую тетрадь со стихами и налил себе коньяку в граненый стакан. Полдюжины бутылок из-под «Белого аиста» уже стояли опустошенные под столом.

— За тебя, Вика. — Авдей махом опрокинул коньяк и зажевал ссохшейся лимонной корочкой. Посмотрел на соседний стул. Там, в раскрытом футляре, лежала Вика, тьфу, то есть рапира.

— Все будет хорошо, родная, — говорил поэт, подперев небритую щеку рукой. — И расколдуем мы тебя, и всем вашим ведьмам покажем, как надо истину любить…