И даже то, что дежурный сержант нарушил дисциплину и вместо того, чтобы занимать свой пост в застекленной комнатке за пультом, отправился играть с задержанными в карты, сегодня не разгневало Мастера. И отсутствие патрульной группы тоже было благим знаком судьбы…
Его голод стал необычайно силен. Поэтому он выпьет троих: и тех парней и азартного сержантика. А потом инсценирует дело так: задержанные напали на дежурного, когда он принес им еду, ему пришлось одного оглушить электрошокером (отчего у преступника не выдержало ослабленное героином сердце), а другой в это время коварно задушил сотрудника шнурком от ботинка. Узрев же содеянное преступление, наложил на себя руки. Все гладко и объяснимо с человеческой точки зрения. И главное — никаких ненужных свидетелей: сегодня ночью волею случая из облеченных властью людей в отделении остались молоденький сержантик и он, Людвиг Честнейший.
Чтобы усилить наслаждение, надо оттягивать его наступление до самого последнего момента, когда и тело и разум будут окончательно затоплены желанием и придадут вампиру нечеловеческую мощь и скорость. Поэтому Людвиг не торопился в камеру. Он внимательно просмотрел доклады подчиненных, сводки происшествий за истекший день, и вдруг его словно хлестнуло по глазам солнечным лучом…
Марья и Дарья Белинские…
Хулиганство в общественном месте…
Вот как, оказывается, проводят невинный досуг дочки небезызвестной ему ведьмы.
Людвиг неуловимо переместился к женской КПЗ, но там было пусто. Собственно, он и не надеялся на то, что эти девчонки окажутся здесь. Прошляпили подчиненные! Бездари! Ведь окажись в его когтях дочки этой ведьмы — это был бы такой козырь!..
Людвиг скрипнул клыками и бесшумно подошел к двери камеры, за которой, судя по звукам, шла азартная игра.
Пора положить конец азартным играм.
Голод пронзил его словно электрический разряд.
Подполковник Честнейший вошел в камеру, не затрудняя себя открыванием двери.
Когда Людвиг Честнейший словно призрак возник в скудно освещенной пятнадцативаттной лампочкой камере, первым его, конечно, заметил дежурный сержантик (фамилию его Мастер все не удосуживался запомнить. Да и ни к чему теперь фамилия жертве). Сержантик пискнул:
— Здравия желаю, товарищ подполковник! — и хотел было вскочить с топчана, пряча при этом крамольные карты, но двинуться не смог, только вяло шевелился, как муха в банке с канцелярским клеем.
— Добрый вечер всем, — ласково сказал Мастер московских вампиров. — Какая у вас славная компания.
Глаза его медленно наливались нечеловеческой сияющей пустотой.
— О святая Нина, просветительница Грузии! — Бесстрашный князь Ираклий хотел было осенить себя крестным знамением, но рука словно окостенела. Да и все тело было чужим и непослушным, завороженным светом страшных глаз вошедшего. — Прости мои грэхи. Смэрть моя пришла…
И только эбеновый в этом «камерном свете» африканец смотрел на подполковника Людвига Честнейшего безо всякого страха.
Наоборот.
Африканец ему улыбнулся.
Так улыбается акула аквалангисту, случайно перепутавшему ее с корюшкой.
Мастер московских вампиров отшатнулся. Голод уступил место ужасу.
— Кто ты? — спросил он у африканца.
— Я не понимайт по-русски, — глумливо улыбаясь, ответил чернокожий подлец.
И по заполнявшему его плоть чудовищному страху вампир понял,
— Не-э-эт!!! — возопил Мастер московских вампиров Людвиг Честнейший в тот миг, когда взбурливший внутри его тела неистовый огонь разметал это тело на молекулы, а все, что не имело молекулярных связей, вышвырнул в близлежащий астрал.
Собственно, «нет» было последним словом самого старого и жуткого вампира столицы. Даже не понявшего, что послужило причиной его окончательной и бесповоротной смерти.
— Чё это было, ребята? — подал голос из-под топчана до смерти перепуганный дежурный сержантик, когда багровый сгусток визжащего пламени исчез из камеры, будто его и не было вовсе.
— Гальюцинацинацинация… — Князя Чавчавадзе слегка заклинило. — Наверное.
— Это был вампир, — спокойно пояснил африканец. — Дух Огненного Мстителя убил его навсегда. Теперь можно не бояться. Эй, слушай, друг, вылезай! Мы еще не доиграли! Ставлю на кон свой браслет. Видишь — чистые изумруды!
Из папки Дарьи Белинской «Очень личное»: