От Великой княгини до Императрицы. Женщины царствующего дома

Как странно Вы спросили: нравится ли мне суриковская «Боярыня Морозова». Что значит — нравится? «Боярыня Морозова» — это данность русской истории, русского характера, русской женщины, наконец.

Из письма А.И. Сумбатова-Южина. 1909

Женщину поднимали на дыбу. Раз. Другой. Снова и снова. Треск костей. Запах крови. Боль… От нее не требовали повиниться или в чем-то признаться. Палачи поняли: бесполезно. Пусть сложит пальцы для крестного знамения, как велит царь. Три вместо двух. Веками жили с двуперстием. Теперь по исправленным от ошибок переписчиков церковным книгам, по рассуждениям князей церкви все должно было измениться. Сразу. В одночасье. Ради — ради утверждения полноты царской власти: все, как один, все, как приказано.

Женщина не знала толком богословских разночтений. Она думала о другом — о совести. Делать то, во что веришь. Не уступать насилию. Насилию на душу. Так чувствовали на Руси многие. Решились сказать «нет» некоторые. Очень немногие. Она среди первых и самых ярых. Боярыня из первых в государстве. Свойственница царицы. Своя в царских теремах. Богатство могло поддерживать гордость, но оно заставляло бояться за себя. Она не боялась ни нищеты, ни наказаний. Боярыня Федосья Морозова — царь Алексей Михайлович. Шел 1671 год.

В. Суриков. «Боярыня Морозова». 1887 г.

Спустя два века, в 1887 году, на XV Передвижной выставке появилась знаменитая картина. Впрочем, слава пришла к ней позже. Сначала мнения зрителей разделились. Выставку отличало редкое богатство вошедших в историю искусства полотен: от «Золотой осени» Остроухова до «Христа и грешницы» Поленова, от портретов кисти Репина, Крамского, Ярошенко до «Героев Севастополя» Максимова и «Страдной поры» Мясоедова.

Репин напишет Стасову: «Какая у нас нынче выставка! Не бывало еще такого разнообразия и такой высоты исполнения. Не говорю уж о Сурикове! Увидите сами…» Стасов откликнется с значительно меньшим энтузиазмом. Он найдет, что в суриковской толпе слишком мало сильных характеров и что настоящий семнадцатый век выражен лишь в самой Морозовой, которой действительно равны, по его словам, только «Борис Годунов», «Хованщина» и «Князь Игорь».

Зато для молодежи картина стала настоящим откровением. Это время увлечения идеями народничества. Образы Веры Засулич. Софьи Перовской, Ипполита Мышкина, задумавшего в одиночку спасать Чернышевского из его сибирской ссылки, были у всех на памяти. И суриковский народ, суриковских героев вчерашние студенты уносили с собой и в ту глухомань, куда по собственной воле уезжали работать, и в сибирскую ссылку, через которую многие прошли.

В воспоминаниях Сурикова есть такой эпизод. «Ехал я по настоящей пустыне, доехал до реки, где, говорили, пароход ходит. Деревушка — несколько изб. Холодно, сыро. „Где, — спрашиваю, — переночевать да попить хоть чаю?“ Ни у кого ничего нет. „Вот, — говорят, — учительница ссыльная живет, у нее, может, что найдете“. Стучусь к ней. „Пустите, — говорю. — обогреться до хоть чайку попить“.

— А вы кто?

— Суриков, — говорю, — художник. Как всплеснет она руками:

— «Боярыня Морозова», — говорит. — «Казнь стрельцов»?

— Да говорю, казнил и стрельцов.

— Да как же это так вы здесь?

— Да так, — говорю, — тут как тут.

Бросилась это она топить печь, мед, хлеб поставила, а сама и говорить не может от волнения.

Понял я ее и тоже вначале молчал. А потом за чаем как разговорились! Спать не пришлось, проговорили мы до утра.

Утром подошел пароход. Сел я на него, а она, закутавшись в теплую шаль, провожала меня на пристани. Пароход отошел. Утро серое, холодное, сибирское. Отъехали далеко-далеко, а она, чуть видно, все стоит и стоит одна на пристани…»

И. Репин. «Портрет художника В.И. Сурикова». 1875 г.

Мир Сурикова — мир тех, чье понимание жизни он выражал в народе. Весь смысл жизни для Василия Ивановича составляла воля. Ни перед кем не заискивал. Ни от кого не хотел зависеть. «Воровскими людьми» называли документы предков художника за то, что участвовали в Красноярском бунте 17 века. Бунтовали, воевали они всю жизнь, в 1825 году вышли в офицеры. Это Суриковы. Другое дело — материнская родня. «Мать моя из Торгошиных была. А Торгошины были торговыми казаками — извоз держали, чай с китайской границы возили от Иркутска до Томска, но торговлей не занимались. Жили по ту сторону Енисея — перед тайгой. Старики неделеные жили. Семья была богатая… Дед еще сотником в Туруханске был. Дом наш соболями и рыбой строился. Тетка к деду ездила. Рассказывала потом про северное сияние. Солнце там, как медный шар. А как уезжала — дед мой ей полный подол соболей наклал».