От Византии до Орды. История Руси и русского Слова

Важно понять, что в глазах автора „Слова“ „честь“ и „слава“ побед над Кончаком и захват его богатств были привычными для того времени (и не только на Руси, но и, скажем, в тогдашней Европе) целями воинского похода. Но, взявшись воспевать этот поход, творец „Слова“ не мог не „утяжелить“ и не обострить коллизии своей поэмы. Он повествует о противниках Игоря не столько как об участниках очередного воинского „состязания“, сколько как о непримиримо враждебной и крайне опасной силе, хотя „фактическая“ сторона даже и самого „Слова о полку Игореве“ способна породить существенно иные представления о происходившем; ведь достаточно вдуматься в тот факт, что плененного сына героя, Владимира Игоревича, не только не убивают и не превращают в раба, но собираются женить на дочери победителя — главного тогда половецкого хана Кончака (что и в самом деле произошло)… Однако лирический пафос „Слова“, голос самого его создателя внушает совсем иное понимание отношений с половцами.

„Слово о полку Игореве“, независимо от его конкретного содержания, — безусловно гениальное художественное творение, и с точки зрения собственно художественной ценности оно являет собой, несомненно, высшую вершину древнерусской литературы, что и обеспечило „Слову“ не сопоставимое ни с чем (если говорить о литературе Древней Руси) ценностное признание и всенародное приятие. Но нельзя не сказать, что эта — конечно, вполне оправданная — выделенность „Слова“, превратившая его в своего рода полномочного представителя литературы Древней Руси, в ее главный символ, привела к неверному, затемняющему реальный путь русской словесности представлению, в силу которого поэма воспринимается как своего рода „начало“, „исток“, „пролог“ (последний термин употребляет даже Д. С. Лихачев!) отечественной литературы.

Между тем „Слову о полку Игореве“ предшествует по меньшей мере полуторавековая полноценная история письменной литературы („Слово о законе и Благодати“ митрополита Илариона создано, согласно новейшему исследованию А. Н. Ужанкова, в 1038 году, а „Слово о полку Игореве“ — не ранее 1185-го) и, кроме того, едва ли менее длительная история былинного эпоса, который начал складываться никак не позже рубежа IX–X веков. То есть за плечами безымянного создателя поэмы конца XII века была трехсотлетняя история русского искусства слова…

И из исследований стиля поэмы об Игоре со всей ясностью вытекает, что перед нами порождение вовсе не некой начальной стадии истории словесности, но, напротив, исключительно высокоразвитого, даже изощренного, своего рода уже и „избыточного“ искусства слова.

Между прочим, одним из наиболее сильно действующих факторов, внушающих неверное представление об „изначальности“ „Слова“, является, без сомнения, его безымянностъ. Раз, мол, даже имя автора произведения не дошло до нас, значит, перед нами нечто очень архаичное. При этом, как ни странно, забывают, что существуют десятки более и даже намного более ранних (то же „Слово“ Илариона) произведений, авторы которых хорошо известны. Есть основания полагать, что безымянность „Слова“ входила в замысел его создателя, была вполне осознанной. Он стремился представить свое „Слово“ как некую „всеобщую“ песнь, которая звучит из уст всех его „братьев“. Это можно сравнить, например, с первоначальным безымянным изданием поэмы Маяковского „150 000 000“. То есть безымянность „Слова“ — это не выражение „доиндивидуальной“ архаики, а, напротив, некий сознательный „изыск“ создавшей его личности, что вовсе не было чем-то исключительным для того времени. Созданные примерно тогда же „Моление“ Даниила Заточника или „Слова“ Кирилла Туровского отличаются также в высшей степени изощренным стилем и образностью. Тем не менее именно художественная зрелость „Слова о полку Игореве“ явилась, по-видимому, главным поводом для сомнений в его древности. Между тем Пушкин, о несравненной объективности суждений которого говорилось в предисловии, поистине неоспоримыми доводами отверг самую возможность „подделки“ этого творения в конце XVIII века:

„Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта?..“ Они „не имели все вместе столько поэзии, сколько находится оной в плаче Ярославны, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?“

Об этом необходимо сказать сегодня, ибо в период „гласности“ очередной раз начались попытки объявить „Слово“ фальсификацией, сконструированной в конце XVIII века. В частности, опубликованы острые заметки самого активного „скептика“ А. А. Зимина (вообще-то замечательного историка Руси XV — начала XVII веков), который очень, пожалуй, даже чрезмерно горячо стремился „развенчать“ древность „Слова“, посвятив этому делу в 1960-х — начале 1970-х годов более десятка публикаций. Но в высшей степени характерно его собственное объяснение владевших им побуждений, — объяснение, записанное в 1978 году: