От Византии до Орды. История Руси и русского Слова

Кстати сказать, пренебрежительное отношение к «Иоакимовской летописи» в нынешней историографии во многом преодолено (за исключением явно «тенденциозных» ее элементов). Так, видные современные специалисты по древней истории и археологии Северной Руси А. И. Кирпичников, И. В. Дубов и Г. С. Лебедев пишут в своем совместном исследовании «Русь и варяги» (1986), что Рюрик около 874 года, с целью «закрепить свое положение (на Руси. — В. К.), вступил в брак с представительницей одного из местных знатных родов („Ефанда“ в известиях, извлеченных В. Н. Татищевым из Иоакимовской летописи)»[402].

Точно так же нет оснований считать вымышленным лицом другого деятеля этого времени — Вадима Храброго, о котором говорится, в частности, в северных летописях, составленных — с опорой на более древние летописи — в XV веке. Через какое-то время после «призвания» Рюрика, установившего твердую власть в Северной Руси, Вадим поднял бунт против него и был им убит.

Существует традиция (ее продолжил в наше время Л. Н. Гумилев[403]) видеть в Гостомысле древнейшего, первого на Руси «западника», поскольку датский конунг был приглашен именно по его инициативе), а в Вадиме Храбром — первого «славянофила».

Но, как представляется, более существенно в этом историческом «сюжете» другое. Рюрика вполне добровольно приглашают, как бы даже умоляют принять власть на Руси в свои руки, но затем восстают против этой вроде бы столь желанной твердой власти… И такое чередование устремления к сильной власти и неожиданного отвержения этой власти и борьбы с ней не на жизнь, а на смерть пройдет через всю историю Руси-России, которой в равной мере присущи и безусловное преклонение перед мощной государственностью, и буйные восстания против нее. Через столетие после мятежа Вадима, находившиеся под властью Киева древляне запросто прикончат великого князя Игоря, только что заключившего торжественный мирный договор с Византийской империей…

И так и пойдет дело через века — до махновщины и антоновщины…

Эта «противоречивость» в русском отношении к власти нередко (и особенно — в последнее время) вызывает «осуждение», — причем, как правило, на основе сравнений с Западом, для которого типично постоянное, но редко принимающее характер бунта сопротивление общества диктату государства, а не смена безграничной покорности безудержными восстаниями.

Нет сомнения, что это чередование полного приятия власти и столь же полного ее неприятия порождало в русской истории самые прискорбные последствия. Но едва ли имеют серьезный смысл звучащие с давних пор (начиная, по меньшей мере с XVI века, с князя Курбского) призывы «перестроить» российское бытие на западный манер; эти призывы, в сущности, не так уж отличаются от утопических планов изменения весьма неблагоприятного (в сопоставлении со странами Запада) климата России. Ведь речь идет (как и свидетельствует предание о Вадиме Храбром) о более чем тысячелетнем характере исторического пути Руси-России!

Важно отметить, что в русском самосознании наличествует и прямо противоположная тенденция — превознесение захватывавших страну бунтарских «вольниц» (особенно Разина и Пугачева), каковые неведомы «умеренному» Западу. Но когда мы имеем дело с тысячелетним «своеобразием» страны, неуместны, неосновательны как негативные, так и позитивные «оценки», своеобразие есть именно своеобразие.

В силу объективных причин — географического положения, изначальной и неизменной многоэтничности (запечатлевшейся уже в летописном сообщении о «призвании» Рюрика), постоянно возраставшего пространства Руси-России, почти непрерывных войн и т. д. — государственная власть в России не могла не быть особенно твердой, в пределе — деспотической; но естественно рождалось и противоположное устремление к не имеющей границ «воле» (а не «свободе» в западном смысле, которая подразумевает определенные рамки и «правила игры»).

Неограниченная монархия и беспредельная анархия — это в равной мере коренные российские феномены (вполне закономерно, например, что не столь давно громко заявившие о себе анархические группировки на Западе вдохновлялись прежде всего заветами Бакунина и Кропоткина!).

И можно утверждать, что история Руси-России благодаря сочетанию в ней подобных «крайностей» более драматична или, вернее, более трагедийна, чем история стран Запада, но проклинать либо, напротив, восхвалять (что также нередко делалось) Россию за эти ее «крайности» — занятие, по сути дела, примитивное, уместное только в чисто эмоциональном плане, но не в русле историософской мысли.

Аскольд

Впрочем пора вернуться в IX век. Итак, через некоторое время после «призвания» Рюрика, как сообщает поздняя — Никоновская — летопись XVI века (но нет оснований считать ее сообщение заведомо вымышленным), подвластные этому твердому правителю люди «оскорбишася… глаголюще: „яко быти нам рабом и многа зла всячески пострадати от Рюрика“». Однако восстание было подавлено и «уби Рюрик Вадима Храброго и иных многих изби».